— Не знаю. Кладовка какая-нибудь. Швабры там хранят, например.
— Точно, швабры, — радовался моей интуиции Димыч. — А это?
— Это на кухню дверь. Черный ход.
— Понятно. На кухне я уже был. А это?
— Тоже кладовка, — мне до смерти надоело таскаться хвостом за деятельным Димычем и заглядывать во все тесные закутки. Скорее бы уж все закончилось.
Захаров остановился, чтобы закурить, повернулся спиной к ветру, спрятал в ладонях хлипкий огонек зажигалки.
Я обогнула его массивную фигуру, зашла вперед и нажала на ручку очередной узкой железной двери.
— Смотри сюда. Это тоже кладовка. Какая-нибудь рабочая одежда тут болтается…
Дверь открылась бесшумно и неожиданно легко.
Я не успела увидеть никакой рабочей одежды. И Димычу ничего не успела показать.
Потому что сразу же из открытой двери на меня повалилось что-то массивное и плохо различимое в темноте кладовки.
Я шагнула назад и выставила перед собой руки. И на них приняла, совершенно этого не желая, довольно тяжелую ношу.
Холодные руки скользнули по бокам, и совсем близко перед собой я увидела широко раскрытые глаза с красными от лопнувших сосудов белками и темными зрачками почему-то овальной формы.
Я отступала назад, пытаясь избавиться от тела, но не решаясь отдернуть руки и просто уронить его на палубу.
Орать враз пересохшим ртом не получалось, и я скулила от ужаса, надеясь изо всех сил, что хоть кто-то меня услышит.
— Твою мать! — с отчаянием завопил подоспевший Димыч, перехватывая у меня страшную находку.
Он пытался разжать мои окоченевшие в одну секунду руки, а я скулила, радуясь, что могу издавать хоть какие-то звуки. И смотрела, не отрываясь, вниз, где на уровне моей талии болталась растрепанная темноволосая голова, и на сгиб своего левого локтя, за который зацепился кончик косы, стянутый веселенькой бело-голубой резинкой.
— Тихо-тихо-тихо, — повторял Димыч, прижимая меня лицом к своей куртке. Больно прижимал, не давал вывернуть лицо, глотнуть немного сырого воздуха и еще разок посмотреть на лежащее на палубе тело. — Тихо-тихо. Все хорошо. Все хорошо… только отпуск у меня кончился, похоже. Мать вашу!
Заметив, что я оставила попытки освободиться, он ослабил, наконец, свою медвежью хватку и позволил мне повернуть голову.
Мертвая Карина лежала на палубе инородным предметом, нарушая четкую привычную картину.
«Мне кажется, что я на войну уезжаю. И меня там обязательно убьют», — несколько дней назад Карина хлюпала носом и болтала, как мне тогда казалось, ерунду. А оказалось, что не ерунду. Может, она предчувствовала что-то? А я не придала значения, мало ли, что болтает расстроенная девчонка.