– Я была той еще занозой в заднице, да? – она снова хохотнула, но в этом звуке не было ничего веселого. – Я сводила тебя с ума. Постоянно жужжала у тебя над ухом, словно жизнь была у меня в кармане. Я ни черта в ней не понимала. И ты это знал. Но я все равно тебе нравилась.
– Кто сказал, что ты мне нравилась?
Она хмыкнула, вспоминая нашу давнюю беседу у забора.
– Твои глаза, – прямо ответила она, как в былые времена. А затем нервно заправила выбившуюся прядку за ухо, будто не могла поверить, что флиртует со мной.
– Давай, вперед. Твои пять плюсов.
– Ладно. Хм-м… Черт, как же давно я этого не делала.
Джорджия молчала с минуту. Ей явно приходилось напрягаться, чтобы вспомнить хоть что-то хорошее. Она вытерла ладони о джинсы, словно пыталась стереть смущение, которое выдавали с потрохами ее лицо и язык тела.
– Мыло.
– Хорошо, – я попытался сдержать улыбку. Уж слишком неожиданным был ее ответ. – Мыло. Что еще?
– Маунтин Дью[17]… со льдом и трубочкой.
– Господи, ну ты и жалкая, – поддразнил я, пытаясь развеселить ее. И действительно, уголки ее губ слегка приподнялись, и она перестала вытирать ладони о джинсы.
– Носки. Носить ковбойские сапоги без носков отстойно, – заявила она уже более уверенным тоном.
– Понятия не имею, но соглашусь, – кивнул я.
– Итого пять.
– Лед и трубочка не в счет. Они шли в дополнение к Маунтин Дью. Давай еще два.
Она не возражала против дисквалификации двух из ее «пяти плюсов», но после этого долго хранила молчание. Я ждал, гадая, не передумала ли она играть. Затем Джорджия вдохнула поглубже, посмотрела на свои руки и прошептала:
– Прощение.
В моем горле застрял обжигающий комок, чуждый и в то же время такой знакомый.
– Твое… или мое?
Мне было необходимо знать. Я затаил дыхание, пытаясь сдержать свои эмоции, и наблюдал, как она прячет руки в карманы и набирается смелости.
– Нас обоих, – Джорджия набрала побольше воздуха и встретилась со мной взглядом. – Ты простишь меня, Моисей?
Может, она хотела прощения за то, что произошло с Эли, потому что сама себя не простила. Но я не винил ее за Эли, а любил, так что мне было нечего ей прощать. Но это тоже не совсем правда, потому что она провинилась в другом. Начиная со дня моего рождения, меня никто никогда не хотел. Кроме Джорджии. И из-за того, что она хотела быть со мной, в то время как все остальные отворачивались от меня, я сразу же отнесся к ней с подозрением. Сразу же отнесся к ней с недоверием. И всегда винил ее в этом.
– Я прощаю тебя, Джорджия. А ты простишь меня?
Она кивнула даже до того, как я закончил говорить.