Дедушка любил Чеза. Поэтому я рассказал санитару обо всем, что тот мне показал. Чез внимательно слушал, округлив глаза, которые резко выделялись на черном лице. На следующий день он не пришел на работу. Но через день он нашел меня и поблагодарил. Слезно. Он был огромным, черным мужчиной-горой – крупнее и сильнее меня, – но при этом рыдал как дитя и обнимал меня так крепко, что я не мог дышать. И тогда я понял, что мой дар не обязательно оружие. Мои способности могли не только ранить других.
– Моисей? – отвлек меня от размышлений Таг.
– А?
– Не пойми меня превратно, но… если ты знаешь, что впереди нас что-то ждет – не плохое, не пугающее, не зомби-апокалипсис и не огонь и сера – по крайней мере, насколько тебе известно… почему ты остаешься здесь?
Его голос прозвучал так тихо и сдавленно от переизбытка эмоций, что я не знал, чем ему помочь. Пророк или нет, у меня не было правильного ответа. Мне потребовалась минута на размышления, но в конце концов я подобрал ответ, который показался мне правильным.
– Потому что я по-прежнему буду собой. Как и ты.
– Что ты имеешь в виду?
– Нам не сбежать от самих себя, Таг. Тут, там, на другом конце света или в психиатрическом отделении Солт-Лейк-Сити. Я Моисей, а ты Таг, и так будет всегда и везде. Так что либо мы разберемся с собой тут, либо там. Но это неизбежно. И смерть этого не изменит.
Моисей
Останки Молли Таггерт отвезли в Даллас для похорон. Давид Таггерт-старший решил продать ранчо, и нас с Тагом должны были вот-вот выписать из Психиатрической клиники Монтлейк. У меня была с собой одежда и немного денег, хоть в них не появлялось необходимости во время моего пребывания в клинике. Мою одежду упаковали и отправили в Монтлейк, когда имущество бабушки разделили между ее детьми, – по крайней мере, ту часть, которую она не завещала мне.
Спустя две недели после поступления ко мне пустили адвоката. Он рассказал, что бабушка умерла естественной смертью, от инсульта. А затем, что она оставила мне десять акров земли на северном конце города, свой дом, машину и все сбережения на ее банковском счету, которых было не так уж и много. Я не хотел жить в доме Пиби без нее. Она не ждала моего возвращения. Шериф ясно дал понять, что никто в этом городе не хотел меня видеть. Я спросил адвоката, можно ли его продать.
Тот сомневался, что на него найдется покупатель. Землю можно продать – у него уже были претенденты, – но не дом. Типичная ситуация с трагедиями в маленьких городах. Я попросил его заколотить окна и двери, что он и сделал. Когда все проблемы были решены – дом заколочен, похороны Пиби оплачены, вопрос оплаты лечения (той доли, которую не покрывало государство) улажен, земля, мой джип и старая машина Пиби проданы, – адвокат привез мне ключи от ее дома и чек на пять тысяч долларов. Сумма оказалась больше, чем я ожидал, – чем у меня когда-либо было, – но все равно недостаточно, чтобы я мог жить припеваючи.