И моя слабость породила ребенка – ребенка без отца. Может, Моисей и не бросал меня – как это возможно, если он никогда мне не принадлежал? Но я чувствовала себя брошенной. И очень одинокой. Стоит сказать в его оправдание – возможно, он чувствовал себя даже более одиноким, возможно, это его по-настоящему бросили. Но я не могла думать о нем, и когда Моисей не вернулся, мне было проще на него злиться.
Моисей превратился в безликого человека. Только так я могла справиться со всем происходящим. Я стерла его образ из своей памяти и отказывалась думать о нем. К сожалению, мы с этим безликим человеком создали безликого ребенка, который все рос и рос внутри меня, пока его не стало невозможно скрывать. Я разразилась слезами – в последнее время это случалось все чаще и чаще – и рассказала маме о том, что произошло между нами с Моисеем. Она сидела на моей кровати и слушала, как Джорджия Шеперд, которой я всегда была, – сильная, решительная, упрямая, – превращалась в лепечущую, дрожащую женщину с характером ребенка. Когда я закончила, мама вся окаменела от шока. Она не обняла меня. Когда я осмелилась взглянуть ей в лицо, она просто уставилась на стену, где Моисей нарисовал мужчину, обращающегося лошадью. Возможно, в этот момент я тоже изменилась в ее глазах.
Даже несмотря на ее шок и черствую реакцию на мое признание, мне стало легче, когда я сбросила с себя этот груз. После многих месяцев наедине со своей тайной – самых худших месяцев в моей жизни, месяцев страха и отчаяния, беспокойства за Моисея, за себя, и больше всего за ребенка, чье лицо я пока отказывалась представлять, – я эгоистично вывалила на нее всю эту грязь, не заботясь о том, что перевернула ее мир с ног на голову. Я просто не могла больше держать это в себе.
Затем мы рассказали отцу, и именно он растопил мамино сердце. Он подошел ко мне и заключил в свои теплые объятия. И тогда мама расплакалась. В тот момент я поняла, что все будет хорошо, и перестала надеяться на возвращение Моисея.