Не эта ли схожесть и рождала сомнения?
И теперь подумалось, что схожесть эта не случайна, что Кочерыгин, может быть, и поступил так потому, что слышал легенду о Полевике, и, оказавшись в подобной ситуации, не мыслил для себя иного выхода… Полевик ведь тоже был не первым. В бригадном походе летом 1942 года таких случаев было немало. Раненые партизаны добровольно оставались в прикрытии и как бы уходили в безвестие. Об их судьбах можно было лишь строить предположения. Так рождались легенды.
Теперь одна из них — самая дорогая и близкая для меня — неожиданно стала былью!
V
— Господин редактор тоже был на войне?
— Да.
— И он, как я понял, был партизаном?
— Да.
— И он тоже участвовал в том бою?
Я кивнул.
— Это невероятно! Никто не поверит!
— Да, недаром говорят, что мир тесен.
Мы стояли, улыбались, вглядывались друг в друга, словно два однополчанина, не видевшиеся с далеких военных лет.
Меж нами, уцелевшими на войне и не один раз снова пережившими ее в воспоминаниях, многое повидавшими в жизни и многое осознавшими, навряд ли оставалось место даже для неприязни. По крайней мере, я так считал в ту минуту.
Но жива была другая память — память о погибших. Они–то ведь остались такими, какими были тридцать лет назад — молодыми, самоотверженными, с искренней верой в правоту вражды и смерти. Эту память не переступить…
— Вы не поверите, я был на войне три года, имею ранение от партизанской пули…
— Представьте себе, я тоже был ранен.
— И сегодня впервые так близко вижу живого партизана.
— Да, тогда мы предпочитали видеть один другого не ближе, чем на расстоянии выстрела.
— Мы ведь могли тогда убить друг друга?!
— Полагаю, даже очень просто…
— Вы знаете, ведь мы называли партизан белыми ангелами…
— Белыми ангелами? Почему?
— Конечно, в насмешку. Солдаты любили меткую шутку. Вы ведь приходили в белых халатах и всегда около полуночи.
— Любопытно. Впервые слышу… Мне кажется, тогда вы охотнее называли нас… по–другому.
Я не решился произнести слово «бандит», ибо в нашем дружелюбном разговоре это прозвучало бы запоздалым и совсем неуместным упреком моему собеседнику, хотя при этом мне обидно вспомнилось, что некоторые финские военные историки в своих трудах до сих пор стремятся представлять партизан в подобном роде и даже не стесняются употреблять это слово.
Он и сам все понимал:
— Конечно, конечно… На войне было всякое… Война — это ужасно… Но согласитесь: белые ангелы — это неплохо придумано!
— Как же вы решались на такой грех — стрелять в ангелов? — спросил я не без иронии.
— Что было делать? — Он охотно и располагающе улыбнулся. — Ангелы–то приходили за нашими душами.