I
Недавно назначенный комиссар Малюк — единственный в отряде — носил армейскую форму: комсоставскую шинель, хромовые сапоги, гимнастерку с портупеей, со звездочками на рукавах и с тремя кубарями на петлицах.
Мы, новички, не знали — был ли он кадровым военным, но строгая форма резко выделяла его среди партизанской разномастицы. Был он совсем небольшого роста, настолько небольшого, что в первые дни я наивно полагал, что Малюк — это вовсе не фамилия комиссара, а его прозвище. Имел же Аристов кличку «Тотач»! Что за «Тотач», почему «Тотач» — никто и не смог бы объяснить. А тут все великолепно подходит, и почему бы маленькому комиссару не быть «Малюком».
Ноябрь и декабрь мы ждали, пока станет Онежское озеро, а оно, несмотря на холода, замерзало в том году трудно — дули частые сильные ветры. Черная полоса открытой воды то уходила к горизонту, то опять возвращалась чуть ли не к берегу.
Несколько раз отряд поднимали ночью по тревоге, давали час на подготовку к походу, и все считали, что передышка кончилась и пришла пора идти в дело. Но тревоги и сборы оказывались учебными, и мы узнавали это не сразу, а позже, когда порядком изматывались в форсированном лыжном марше по лесу и с рассветом убеждались, что и на этот раз никто через озеро вести отряд не собирается.
В ту пору и началась эта история.
В поселке Шальского лесозавода был немудрящий клуб, где по субботам устраивались танцы. Партизаны, кому довелось стоять здесь в прошлую зиму, не жалели ни подарочного легкого табаку, ни пайкового сахару — только бы освободиться от служебных нарядов на субботу. Подмену искали среди новичков, и найти ее было совсем нетрудно, ибо отряд на три четверти состоял из недавних курсантов Сегежской партизанской школы — вологжан, красноярцев и двоих свердловчан — нас с Димкой Матвеевым. Нам было даже странно — куда это так рвутся ветераны, таинственно переговариваются, подшивают чистые подворотнички, нацепляют награды, весело и торопливо стригут друг друга… Мы радовались каждой свободной минуте, чтобы поспать лишний часок, а они уходили после ужина и возвращались к полуночи. Как я понимаю теперь, клубные танцы от нас намеренно держались в секрете, так как надо же было кому-то нести отрядную службу.
В конце ноября вместе с Павлом Дмитриевичем Брагиным — старым партизаном, годившимся мне в отцы, — мы патрулировали дорогу от лесозавода до деревни Устье. Было морозно и сильно мело. Ближе к полуночи мы зашли в казарму, чтоб немного обогреться, сделать еще один конец туда и обратно и ждать смену. Не успели присесть к топившейся печке, как в накинутом на плечи полушубке вбежала радистка Таня Печурина: