— А ты откуда знаешь? Ты где его слышал? — Комиссар словно бы все еще боялся поверить — и мне, и Димке.
— Так ведь когда из Москвы ехали, на Обозерской, знаете, что было? Мы там до полночи стояли, станционные девки гармонь притащили, такие танцы были, что его чуть не украли у нас, нашего гармониста…
— Хватит тебе! Чего придумываешь, — прервал я Димку. Не скрою, похвала была приятна, но вместе с тем я уже начинал побаиваться, как бы мои скромные способности позднее не разочаровали комиссара.
Малюк вскоре ушел, одобрительно похлопав меня по спине, а я остался с радостным и тревожным чувством.
II
Через несколько дней меня вызвали в штаб. Комиссар, словно бы и не было между нами недавнего разговора, хмуро ответил на приветствие, велел подождать, ненадолго ушел, вернулся с солдатским вещмешком и высыпал на стол кучу разноцветных ассигнаций. Такого количества денег мне еще не доводилось видеть, я даже в смущении отвел взгляд, но все же краем глаза примечал, как Малюк отобрал купюры покрупнее, завернул их в газету, а остальные смахнул в мешок.
— Сколько стоит гармонь? — спросил он, надевая шинель.
Я ответил, что не знаю, потом, помолчав, добавил, что гармони бывают разные и стоят они тоже по-разному.
— Как это разные? — недоверчиво посмотрел он на меня. — Чем разные?
Длинно и неуверенно я принялся объяснять, что есть хромки, есть венские, есть тальянки; что в деревне приносили отцу в ремонт гармони русского и немецкого строя, у которых одна и та же клавиша, когда растягиваешь мехи, дает один голос, а когда сжимаешь — совсем другой…
— А у тебя что — отец гармонный мастер? — перебил меня Малюк, и трудно было понять, чего больше прозвучало в его голосе — уважения или подозрительности.
— Не-е. Он кузнец. Но всё умел ремонтировать — и гармони, и примуса, и даже часы.
— Значит, мастер на все руки. Ну а ты — тоже такой?
Тут не в первый раз в жизни пришлось мне покраснеть и деланно безразличным тоном оправдываться, что ничего такого я не умею, не передалось, дескать, от отца, что не втянулся, и даже наоборот — не любил, когда отец по многу дней ковырялся с какой-либо вещью.
Честно говоря, тут я, желая оправдать свою немастеровитость, невольно привирал и пользовался не собственными, а материнскими доводами — это она, когда возникала в доме ссора, попрекала отца, что тот попусту тратит время, да еще и плату за работу стыдится брать. Дело в том, что далеко не каждую вещь, которую отцу приносили, он мог отремонтировать, но был безотказен и, помнится, с одними карманными часами возился до тех пор, пока хозяин отказался взять их обратно, обвинил отца в их окончательной порче и потребовал выкупа. Эти мертвые тяжеленные часы с двойными крышками до самой эвакуации валялись у отца в ящике среди инструмента.