— Извините! Хватит… За стенкой соседка умирает. Не до веселья…
— Прости, батя! — Малюк как-то сразу сник, застыдился и, будто я был виноват, резко скомандовал:
— Одевайся!
Хозяин уже водворил гармонь на ее почетное место, кинул сердитый взгляд на ребятишек — они тут же дружно ткнули перья в чернильницу и шепотом заспорили. Малюк, сидя на табурете, медленно застегивал шинель.
До сих пор не знаю, было ли за стенкой все так, как сказал хозяин, но мне тогда показалось, что в дурное настроение его привели совсем другие причины. Тогда я был так горд и доволен собой, что мое юношеское самомнение тут же родило подозрение, что хозяин попросту позавидовал моей игре.
Я натянул полушубок, повесил на плечо карабин и молча выжидал, глядя, как Малюк все еще возится с верхним крючком своей шинели.
Хозяин, словно бы нас уже и не было в комнате, занялся своими делами у плиты.
— Батя, — сказал Малюк, — сколько возьмешь за свою гармонь?
— Нисколько.
— Почему?
— Гармонь непродажная.
— Батя! У меня с собой пять тысяч. Мало — еще принесу. Не для себя прошу — для партизанского отряда. Восемьдесят молодых ребят, и никакой музыки. Сам ведь служил, понимаешь, что к чему!
— Слушай, товарищ политрук! — сердито обернулся хозяин. — Ты меня на жалости не бери… Я, вправду, служил и все знаю. Вам гармонь для развлечения, а мне жить надо, ребятишек кормить-поить. Что твои пять тысяч! Два пуда хлеба на них не купишь… Да я эти деньги за год на танцах верну. По сто рублей за субботу — вот тебе и пять тысяч. И гармонь цела.
— Батя! Я тебе еще столько же дам да в придачу, пока тут будем стоять, весь свой комсоставский доппаек отдавать буду…
Мне показалось, что хозяин заколебался. Отвернувшись к плите, он неторопливо снял с круга кипевший облупленный черный чайник, деревянной ложкой попробовал уху, кинул в нее щепотку соли из стеклянной банки и лишь после этого тихо ответил:
— Нет, товарищ политрук, не могу я гармони лишаться, не проси!
Малюк уже с трудом сдерживался:
— Ну, хорошо! Не хочешь продавать, на время уступи! До весны, под расписку! Будем платить тебе в месяц сколько назначишь! Идет?
— Нет, не идет. Кто же гармонь в чужие руки отдаст?! Это хуже, чем совсем ее лишиться… Для меня теперь гармонь, может, кусок хлеба на всю жизнь.
— Да ты кто такой — Леонид Утесов или, может, Ойстрах? — Малюк вскочил, одернул шинель, поправил пистолет на ремне. — Тоже мне музыкант! Если хочешь знать, вот он, — Малюк ткнул пальцем в меня, — играет даже лучше, чем ты! И с гармонью он умеет обращаться, у него отец гармонный мастер… Ладно, батя! Хотел я с тобой по-доброму, а не вышло. Пожалеешь потом! Гармонь я все равно достану. В доску разобьюсь, а не оставлю отряд без музыки… Только тогда вот он, этот парень, будет каждую субботу бесплатно в клубе играть! И клуб не будет пятерки и трешки с голодных девчонок для тебя собирать.