Деталь 5. Эта деталь непосредственно связана с предыдущей. ВВП произносит сакраментальные слова: «Это люди нашей культуры, люди, которые в совершенстве либо очень хорошо владеют русским языком». Можно, конечно, воспринимать эту фразу на бытовом уровне просто как констатацию факта, что большинство взрослого населения среднеазиатских и закавказских республик (а также, добавлю, Украины, Молдавии, да и отчасти Прибалтики) знают русский язык и находятся в ареале русской культуры. Но эту фразу можно рассматривать как Blowup (имеются в виду и рассказ Хулио Кортасара «Слюни дьявола», и фильм Антониони «Фотоувеличение») — и тогда в ней проявляется иной, совсем не бытовой смысл. В Италии на рубеже XIX–XX веков язык и культура стали краеугольным камнем ирреденты. Итальянцы были объявлены разделенной нацией, а потом под лозунгом «Где итальянский язык и итальянская культура — там Италия» ирредентисты объединили Италию — и итальянское государство приобрело те очертания, которые носит и сегодня. Не «кровь и почва», а «язык и культура». По аналогии с воображаемой имперской территорией, которая у среднего российского гражданина присутствует наравне с национальной территорией, но легче идентифицируется, если мы поднимем знамя ирреденты, то речь будет идти не просто о разделенной нации, а о разделенной имперской нации. Поэтому и ирредента не национальная, а имперская. Отсюда один шаг до лозунга «Где русский язык — там Россия/ Российская империя», который вполне созвучен имперскому дискурсу и напрочь отвергает дискурс племенного (этнического) национализма.
К слову, Irredenta terra — неосвобожденная земля. Просто прислушайтесь к своему восприятию Крыма — и вы поймете, что это значит в рамках воображаемой географии.
Деталь 6. В словах из пункта 4 и 5 эксплицитно содержится еще один принципиально важный имперский мотив. «К числу базовых характеристик имперской государственности относится прежде всего ее безграничность (потенциальная в плане реальной политики, но вполне актуальная в рамках имперской ментальности)» (С. Каспэ, см. также А. Филиппов). Но ведь наше отношение к новым границам России позволяет говорить о том, что мы не воспринимаем их всерьез. С Латвией и Эстонией у нас границ де-юре нет вовсе. На Кавказе, в Средней Азии, с Украиной и тем более с Белоруссией граница является скорее символической (за исключением конфликтных зон, где границу обозначают передовые позиции российской армии) и во всяком случае не воспринимается как непреодолимый непрозрачный барьер между нашими территориями. Такое отношение к границам с бывшими советскими республиками обусловлено не в последнюю очередь нашей «памятью об империи» и воображаемой имперской территории. Есть в подобном отношении к границе глубокий смысл, так как безграничность империи «прямо связана не столько даже с реальной протяженностью ее пространств, сколько с универсализмом имперской идеи и “идеологии”, пространствами и мощью подкрепляемой». И еще одна цитата: «Закон, будь то “дух” или “буква”, становится действительностью только через осуществляющую его власть. Реальный пространственный предел этой власти — фактическая граница империи, а степень универсализма имперской идеи — ее индивидуальная граница. Сочетание потенциала экспансии с имперской идеей образует идеальную границу империи, ее orbis terrarum, круг земель» (А. Филиппов). Попробуйте соотнести этот концепт с алгоритмом взаимоотношений России с республиками Средней Азии и Кавказа.