Можно и нужно было отметить большее — Чезаре Борджиа не послал во Францию одного из своих тамплиеров, тем самым показывая, что желает договориться, а не целенаправленно потоптаться на гордости и без того изрядно униженного Людовика XII Валуа. Ведь то, с чем именно приехал Хуан де Борджиа-Льянсоль де Романи, являлось очень, очень опасным для короля Франции, а заодно и всех тех, кто был к нему близок. Особенно сейчас, во время Крестового похода, ещё не завершившегося, но уже позволившего вернуть главную по сути святыню всего христианского мира — Иерусалим. Тот самый Иерусалим, над которым теперь развевались замена всех стран, оказавшихся союзными Борджиа. И среди немалого числа знамён французских не было и быть не могло. Людовик XII сам принял такое решение, казавшееся верным, но оказавшееся… не самым мудрым, если не сказать ошибочным.
Ошибка ошибке рознь. Само по себе решение короля Франции отстраниться от возглавляемого из Рима Крестового похода в пользу собственного, пусть и не с таким громким названием, было хорошим ходом, добавляющим влияния Авиньону, который после всего случившегося находился в шатком положении. Но всё менялось, если вспомнить о том, о чём именно договаривались король Франции и султан Османской империи. Тайно договаривались, разумеется, но всё тайное порой может стать явным. Именно такие слова чёрным по белому были начертаны в переданном от Чезаре Борджиа послании. Послании, что привёз Хуан де Борджиа-Льянсоль де Романи, чувствовавший себя полностью уверенным и понимающий своё крайне выгодное положение на переговорах, а ещё несокрушимые предложения, от которых у Людовика XII не получилось бы отказаться. Нет, отказаться он мог, но последствия оказались бы разрушительными для всего королевства. Борджиа давно успели прославиться как жестокостью к врагам, так и неумением прощать, предварительно не устроив множество бедствий, после которых и выжить то считалось за большую удачу.
Вот и хмурился французский король, выслушивая своего придворного. Понимал, что избежать разговора с посланником Рима не получится, оттягивать его слишком долго тоже не следует. А не хотелось, очень не хотелось почувствовать себя в положении идущего в Каноссу, как Генрих IV, вынужденный склониться перед Папой Римским Григорием VII. И невелика «радость» в том, что «Каносса» сама пришла в гости, да к тому же со змеящейся улыбкой на губах очередного коварного испанца из рода Борджиа. Желая хоть немного оттянуть неизбежное, Людовик XII процедил, обращаясь к одному из слуг: