— Как это всё… грязно, — поморщилась Хуана. — И этот Еропкин, он так похож по повадкам на гранадских мавров. Я помню, ещё тогда, когда была совсем юной. Но в нём нет мавританской или иной крови. Почему тогда?
— Яд, очаровательная ты моя. Но не тот, который убивает тело, а иной. Яд византийства, что поражает душу, делая её столь же мелкой, склизкой и подлой, как у самих византийцев, варившихся в этой отраве целыми веками. Увы и ах, но византийцы давно и окончательно перестали быть теми, кем были в начала — частью Рима, частью Европы. Когда принимаешь и делаешь частью души образ мыслей и восприятие мира, свойственное иным, совершенно чуждым народам… Результат ты только что видела. Если хочешь, могу показать, что собой представляет Андрей Палеолог.
— Узник в подземелье. Фу, — скривилась испанка. — Мне такое не нравится.
— Чист, относительно опрятен, ни разу не покалечен, да и голодом его никто морить не собирался, — возразил я. — Были, признаться, мысли удавить по тихому сразу после того, как были выжаты все на тот миг ценные и нужные сведения. Однако… Трезвый расчёт возобладал над эмоциями.
— Ты иногда такой выдержанный, Чезаре. Я даже завидую.
Завидует она, ага. Лукреция на минувшие года научилась очень хорошо играть словами, интонациями, да и язык тела освоила так, что просто ой. Настоящая королева, пусть пока и относительно юная. А уж что будет лет через пять-семь, когда окончательно расцветет физически и умственно, достигнет, так сказать, совсем высокого уровня? Ужас и мрак… для всех врагов Борджиа. Зато для меня так и останется действительно близким человеком, которому можно не просто доверять, но доверять практически абсолютно. Одной из очень и очень немногих в этом мире. Да и в том таковых людей было… по пальцам одной руки пересчитать.
Эх, нахлынуло прямо. Я про воспоминания о минувшем, ведь только в воспоминаниях и осталось то, что пережил человек, давно отбросивший своё настоящее имя и накрепко слившийся с прозвищем Кардинал. Мда, было дело, было.
— А ты не завидуй, сестрёнка. Лучше помоги мне мою милую супругу убедить, что для королевы ничуть не вредно, а полезно и даже небезынтересно владеть такой штукой как пистолет. И вообще быть поближе к тому, что может помочь в трудный момент жизни.
— А сам что, неужели красноречия не хватает?
— Хватает, — поневоле улыбаюсь, глядя на Хуану, понимающую, что сейчас её вновь будут мягко, нежно и со всей любовью склонять к принятию новых для неё и очень уж радикальных для испанского придворного воспитания концепций. — Просто я всю силу оного красноречия использую несколько в ином направлении. Более личном, которое за закрытыми дверями большей частью происходит.