— Ты видишь, Эгле, — сказала ведьма, рассматривая свой кинжал, пока на лезвии шипела, испаряясь, кровь, — нет, пока что не видишь…
Ни пятнышка не было на ее светлом пальто, ни пряди волос не выбилось из-под шляпки. Всматриваясь во что-то, видимое только ей, ведьма улыбалась, молодела на глазах, разглаживались морщины:
— Заново Рожденная Мать сидит на Зеленом Холме и ждет своих детей. Смерти нет. Не тяни с выбором.
Эгле, залитая своей и чужой кровью, сидя на гальке рядом с двумя инквизиторскими трупами, не сразу поняла, где она раньше слышала подобные слова.
* * *
Известие о гибели двух инквизиторов в Однице застало Мартина в аэропорту Вижны. Ради того, чтобы выпустить его самолет на взлетную полосу, задержали регулярные рейсы.
В последние несколько дней Мартин совершал ошибки одну за другой, и мир вокруг разваливался, как посудная лавка, в которой слон раз за разом принимает неверные решения. Отдавая приказ о чрезвычайном положении в Однице — по телефону, — Мартин был почти уверен, что и это ошибка.
Он испытывал странное раздвоение: прекрасно понимая, что девочка-ведьма, которую он привел к себе домой, на самом деле не девочка и не ведьма, а тень, приманка, проекция Майи Короб на его больную совесть, — понимая это, он был уверен, что и второй раз поступил бы точно так же. Всей его инквизиторской подготовки не хватило, чтобы противостоять нави. И Эгле — Эгле, которая пыталась его спасти, — стала жертвой его психоза.
И снова раздвоение: он понимал мотивы Эгле. Простить ее — не мог. Как если бы она отдала мучителям живого настоящего ребенка.
Он точно знал, как это происходило: Майю привезли на полигон службы «Чугайстер». Земля была плотно утрамбована — ни травинки. Майю бросили на землю, сами встали хороводом вокруг — пятеро или шестеро. Ее отца среди них не было. Наверное, другая смена.
Они начали танцевать все вместе, положив руки друг другу на плечи. Как будто запустили по кругу огромную циркулярную пилу, сделанную из темноты и дыма. Черные иглы втыкались в Майю, превращались в нити, тянули и растаскивали ее на части, пока она не истончилась и не вывернулась наизнанку. Осталась пустая оболочка, которую положили в небольшой пакет на молнии. Мартин не понимал, откуда в его голове взялись и картинка, и даже запах фиалок, витающий в воздухе, — возможно, прощальный подарок от Майи Короб.
Телефон Эгле был отключен, Мартин не знал, где она. До сих пор в Однице? Или успела вылететь? Если не успела, ее загребут вместе со всеми.
«Я твоя сестра. Все ведьмы твои сестры». Имели слова какой-то смысл или это предсмертные бредни девочки, которая хотела видеть в Мартине старшего брата? Он скрипнул зубами: Майя, с ее подростковой косметикой, с ее нарядной блузкой и счастливой улыбкой, была привязана к нему совсем не сестринской привязанностью, он это видел и намеренно, мягко держал дистанцию. «Женщина, которая тебя не любит, — не твоя мать»… А вот это, возможно, искаженные мысли самого Мартина, даже не мысли — ощущения, подспудные страхи… Как говорила та флаг-ведьма: «Твоя мать презирает тебя… Ты ее горе, ее клеймо…»