— Ну крепость-то ты мне позволишь отстоять?! — Он посмотрел с тревогой.
— Вряд ли, — злорадно сказала Эгле, продолжая щелкать. — У тебя жалкий гарнизон, а у врага — много тысяч латников с катапультами!
— Зато у меня лучники с бронебойными стрелами, — сказал Мартин хищно, — горящее масло, раскаленное олово, требушеты и неслыханный боевой дух.
Эгле подключила вспышку и сверкала теперь, как молния, не останавливаясь ни на секунду:
— Что станет с боевым духом, когда у защитников закончится еда?
— Никто не сдастся! Я выйду на стены в первых рядах! — Кружевной воротник лежал на его плечах самым естественным образом, а темно-синий бархат с золотым шитьем гармонировал с цветом волос и сверкающих глаз. Эгле не прекращала съемку:
— Правильно! Иди! Победа или смерть! Ты рыцарь, Мартин, а не…
Она хотела сказать «а не инквизитор», но прикусила язык. Есть границы, которые пересекать не следует.
* * *
В воскресенье, во второй половине дня, его начинали теребить и дергать. То есть дергать его пытались и раньше, начиная с вечера пятницы, но Мартин решительно переносил все вопросы на понедельник или отключал телефон.
В воскресенье работа шла за ним по пятам, как изголодавшийся зверь. Телефон звонил каждые полчаса.
— Понимаешь, — говорил Мартин виновато, — раньше я в эти дни брал дежурства, ходил в патрули, всех консультировал по первому требованию. Они привыкли, что у меня нет выходных.
— Пусть отвыкают.
— Я говорю то же самое. Но у меня нет такого таланта, как у отца, который одним взглядом всех доводит до истерики.
Они сидели на холодной и почти пустой набережной. Солнце опускалось в море, это был безыскусный честный закат с парой крохотных облаков на чистом небе, с белой полоской от пролетевшего самолета, с медным, как сковородка, огромным диском, едва коснувшимся горизонта.
— Представь, вот так и замрет, — сказала Эгле. — И не будет опускаться, зависнет. Люди забегают, запаникуют…
— А мы будем сидеть и смотреть. — Мартин обнял ее, она зарылась носом в его мягкий шарф.
В сотне метров, на пляже, профессиональный фотограф со штативом и камерой снимал на фоне солнца девушку в купальнике, та прыгала, ходила колесом, замирала в балетных позах и, кажется, совсем не чувствовала холода.
Эгле засмотрелась на нее, а потом, скосив глаза на Мартина, вдруг поняла, что он сейчас не здесь. Не с ней. В другом месте. Эгле стало обидно.
— О чем ты думаешь?
Он спохватился:
— Извини. Замечтался.
— Нет, ну серьезно, что тебя так увлекает?
— Проклятый новый кодекс, — сказал он отрывисто. — Но мы об этом говорить не будем, и так уже мало осталось времени… Поехали ужинать?