Вот только неспособна я на такое и изменить ничего не могу. Потому и не наклоняюсь вперед, не целую его при свете желтоватой Луны. Я просто стою и смотрю на Оливера, и жду, когда он заговорит. А когда он делает это, его слова для меня как уксус и соль на открытую рану, которая никогда не заживет.
– Я не хочу причинять тебе боль, – вот что говорит Оливер, и внешние уголки его глаз опускаются вниз.
– Не причинишь, – говорю я так, словно уверена в этом.
Он оглядывается на деревья, и меня до мозга костей пробирает ужас, извивается внутри меня, протачивает ходы в моем теле, словно корабельный червь в древесине.
Оливер трясет головой: не верит мне.
– Я не хочу пугать тебя.
– Я не боюсь, – отвечаю я, хотя прекрасно знаю, что боюсь, что от страха все сжимается у меня внутри. Я боюсь поверить Оливеру, позволить этому чувству превратиться в молот, который ударами изнутри расколет меня на части.
«Мы любим мучительно, – часто повторяет мама. – Всем нашим сердцем любим. Но и раним тоже легко».
Она всегда опасалась своего собственного беспечного сердца, своих прошлых ошибок, боялась того, кто она есть на самом деле. И я не хочу быть похожей на нее: циничной, и пугливой, и в первую очередь полной сомнений.
Оливер придвигается ближе ко мне, и я думаю, что он собирается поцеловать меня, но вместо этого говорит, легко притронувшись ко мне:
– Ты вся дрожишь.
Мое тело действительно бьет дрожь, холод слизывает прямо с моей кожи те немногие остатки тепла, что еще сохранились во мне. Но я говорю:
– Я в порядке.
Оливер сжимает мою руку, притягивает меня к себе, и я, уткнувшись головой ему в грудь, чувствую на своих волосах его дыхание. Он обнимает меня, а мне хочется плакать, у меня такое чувство, будто это все в последний раз.
– Нужно отвести тебя в дом, – говорит Оливер, но я не хочу в дом, хочу стоять здесь, с ним, даже если от холода превращусь в камень.
Но Оливер подсаживает меня в окно, и я чувствую себя слишком слабой, чтобы сопротивляться, и мы снова оказываемся в моей комнате на чердаке.
У меня дрожат ноги, и я поскорей заползаю в кровать, натягиваю одеяло до самого подбородка, а Оливер тем временем с грохотом закрывает, а затем запирает окно. Так, будто это отрежет нас от вещей, которых мы оба боимся больше всего на свете.
– Ты можешь остаться здесь со мной? – спрашиваю я, когда Оливер начинает двигаться к лестнице. Мой голос дрожит. – Пожалуйста.
Мне ужасно не хочется оставаться одной в этой жуткой темноте. С холодной как лед кожей. Я притрагиваюсь к тому месту на моем пальце, где раньше было бабушкино кольцо. Без него палец кажется мне голым. Кольцо стало моим невольным, случайным приношением озеру. Таким же, как ценные вещи, которые бросали в воду старатели, чтобы умаслить деревья.