Я прищурился и попытался разглядеть дым сквозь густые заросли кипариса и тростника, окружающие русло ручья. Дымом действительно пахло, неприятным таким, не от простого костра.
— Нужно уходить дальше, а потом глянуть издали, что горит, — произнёс я и протянул руку северянке. — Таколя, пойдём.
Но девушка стояла столбом, безвольно опустив руки и задрав лицо к небу. Зрачки изумрудных глаз быстро расширялись и сжимались в ритме биения сердца. Тук-тук. Тук-тук.
— Таколя? — неуверенно позвал я, впервые наблюдавший такое зрелище, а повидал я немало.
— Они там, — прошептала северянка каким-то не своим голосом. — Я их шлышу.
Мы с Броем с недоумением переглянулись. Он достал гладиус, а я схватил девушку за руку. Стоило к ней прикоснуться, как Таколя вздрогнула, словно от пощёчины, и часто заморгала, уставившись на меня. Я ничего не сказал, а лишь поволок северянку вслед уходящим по руслу ручья неживым носильщикам.
Запах гари становился всё сильнее, а вскоре в прогалинах между деревьев можно было различить шлейф чёрного дыма, тянущийся над кромкой леса. Ветер порой менялся, и дым начинал течь в другую сторону, разрываясь на большие клочья угольной ваты. Русло едва заметного между галькой ручья петляло пьяной змейкой, скрывая от нас не только про́йденный путь, но и тот, что только предстоял, но останавливаться было нежелательно, и потому нежить шла по надоевшим мне до боли в ногах камням, неся гамак с Мирой и припасы. Брой топал в конце нашего небольшого каравана, шатаясь и держась за грудь. Грубое лицо с тяжёлым подбородком и крючковатым носом побледнело и покрылось испариной.
Когда же мёртвые носильщики вдруг сбросили шаг, а потом и вовсе замерли на месте неподвижными изваяниями, он догнал нашу угрюмую процессию.
— Ну, наконец-то, — произнёс он, тяжело дыша. Эта прогулка давалась ему очень нелегко. — Хоть присяду на мгновение, — поморщившись, добавил Брой и опустился на камни, всё так же держась рукой за грудь.
Я же, напротив, был достаточно свеж. Но при всём этом глумиться над изнемогающим пиратом не имелось совершенно никакого желания, впрочем, жалеть тоже.
— Гашпадин, — жалобно протянула Таколя, которую я тянул за собой, — дожволь кушать.
— Хорошо, — произнёс я, — сделаем привал.
Проводив глазами северянку, которая под палящим солнцем стала красной, как будто её ошпарили кипятком, я подошёл к носилкам с Ми́рой. Племяшка мерно сопела, открыв рот, как беззаботное дитя в люльке, и, разумеется, ведомая ею нежить встала, оставшись без приказов. Пришлось немного повлиять на ситуацию и заставить тех мертвяков, что несли вещи и продукты, опустить ношу и окружить нашу стоянку, замерев изваяниями у густых кустов.