Усадьбы богатых людей, среди которых была и моя, воздвигались по большей части вдоль берега, на вечнозелёных холмах.
Я мог бы взять колесницу, но мне по нраву пешие прогулки, такие как сейчас.
Таколя всю дорогу молчала, таращась на кипящие жизнью и утопающие в зелени улицы, удивлялась огромным гроздьям винограда, свисающим с овитых лозой плетёных заборчиков, шарахалась от трудящейся нежити.
Умертвия, возвращённые к жизни усилиями некромантов, таскали тяжёлые тюки, амфоры и корзины, перекапывали землю и поливали сады. Худые до невозможности трупы с медными, серебряными либо просто деревянными масками вместо лиц пугали её.
Зато Мира не замолкала.
— Дядь Ир, а когда мы пойдём в гильдию?
— Завтра.
— А когда мёртвых оживлять начнём? — спросила она, сорвав с нависшей над дорогой ветки сочную грушу.
Кожура под её тонкими пальцами лопнула, и по рукам побежал сок.
— Точно не завтра. Завтра мы тебе книги в библиотеке возьмём. Купим ритуальные принадлежности. Да и вообще, замолкни. Голова болит.
— Да-а-а? — ехидно протянула Мираэль, а потом ухватилась рукой за колючий стебель розы, растущий вдоль дороги.
— Мира! — закричал я, схватившись за своё запястье.
— Нить Миссаны снимешь?
— Нет! — огрызнулся я. — Теперь я в ответе за тебя и не хочу, чтоб что-то случилось.
— А так?
Племянница подняла с дороги гвоздь и ткнула себе в бедро. Было видно, что она стиснула зубы от боли и захромала.
— Нет, — дёрнулся я, — я лучше откажусь от тебя. Отдам другому на попечение. Например, магистру Тулию.
— Да ты рехнулся! Все знают, что он извращенец! У него наложницы мёртвые! Я к нему не пойду! — закричала Мира, указав рукой куда-то в сторону, словно именно там находился мой коллега.
— Тогда к магистру Маркерию Край.
— А этот старый, как какашки Первого бога! Он даже двух слов связать не может.
— Он сильнейший в округе.
— Он был им полвека назад!
— Тогда прекрати дурью маяться, — произнёс я.
Дальше мы некоторое время шли молча. Но это молчание, как ни странно, прервала не Мира, а Таколя.
— Гашпадин, дажвольте ваплош? — наконец, осмелев, осторожно заговорила она, когда наше путешествие уже подходило к концу.
— Да, спрашивай.
— Жачем у них машки на личщэ?
— Когда кто-либо из нашего народа умирает, то тело не предают погребению, а поднимают и вновь заставляют приносить пользу обществу. И чтобы лица родственников и друзей не сильно бередили душу, их закрывают. Сначала ведь мертвяков использовали там, где даже каторжане мёрли, как мухи, от непосильного труда, либо в виде солдат первой линии, ведь никому неохота махать киркой в угольной шахте, таскать по болотам бревна или получать первые удары вражеских копий и стрел. Это потом стали закупать для быта.