Я поклонился в знак согласия, а затем, проводив принцессу Шнеебуль до подножия парадной лестницы, ведущей в ледяной дворец, я вскоре оказался в уединении своих апартаментов.
И там меня постигло одно из самых горьких разочарований в моей жизни; но я покорился ему с благосклонностью, ибо это было достойным наказанием за мое глупое тщеславие в попытках раскопать более древние записи о человеческом роде, чем это когда-либо делали великие исследователи и философы, не исключая также мастера мастеров дона Фума!
Знайте же, дорогие друзья, что причудливый ошейник, сделанный из золотых и серебряных монет или дисков, хитро связанных вместе, который окружал шею животного, не содержал ни одного слова или буквы какого-либо языка, нижняя его сторона была совершенно пустой, а верхняя имела только грубо вырезанные очертания фигуры, которая, чем-то напоминало солнце.
Завернув животное в мягкую шкуру, я положил его на угол моего дивана и отправился во дворец его ледяного Величества, где откровенно сообщил королю Гелидусу о своем великом разочаровании от того, что не нашел не единого слова на ошейнике маленького человека с застывшей улыбкой.
Шнеебуль была так тронута моей печалью, что, если бы я умело не уклонился от нее, она, наверное, обняла бы меня за шею и запечатлела бы на моей щеке поцелуй, который сделал бы меня королем колтыкверпов. Но я не испытывал никакого желания провести остаток своей жизни в ледяных владениях очаровательной принцессы, даже если бы мое чело было увенчано холодной короной колтыкверпов. Если бы я был стариком, с медленным и слабым пульсом, всё, возможно, было бы совсем по-другому, но сердце моё было слишком жарким, а кровь слишком горяча, чтобы занять подобную должность с радостью для себя или с удовлетворением для людей этого ледяного подземного мира.
В ту ночь король Гелидус приказал устроить в мою честь пышный праздник. Было зажжено еще пятьсот алебастровых светильников, королевские диваны были застелены самыми богатыми шкурами во дворце, и после того, как закончились танцы и песнопения, на алебастровых подносах стали разносить замороженные лакомые кусочки королевской кухни, и мы с Балджером ели до тех пор, пока у нас не заболели зубы.
Было уже поздно, когда мы добрались до наших покоев, и мысли мои были так заняты прекрасным зрелищем, которое мы созерцали в тронном зале, что я совсем забыл о бедном маленьком человечке с застывшей улыбкой, которого я укрыл одеялом и уложил на диван; но, к счастью, Балджер не был таким жестокосердным.
Раз двадцать за вечер он хитро дергал меня за рукав, словно хотел сказать: