Капитан кивнул и пересел в кресло, наблюдая, как она осторожно тонкими, не успевшими огрубеть пальцами переставляет фужеры со стола на поднос.
— Бокалы можете вымыть здесь, — сказал капитан. Ему хотелось, чтобы Маринка подольше не уходила.
— Да, лучше здесь, чтобы не разбить. — Она чуть-чуть улыбнулась, продолжая уборку.
Третий год девчонка плавает на «Иртыше», а он и не заметил, какая у нее приятная мордашка, тоненькая стройная фигурка. Так опутала Елена, что других женщин не замечал.
Оправдывался перед собой Николай Степанович потому, что должен был отогнать совсем уж нелепую мысль: не в Елене дело. Что-то изменилось в нем после пребывания на судне Татьяны.
— Я побуду одна! Прошу вас, я побуду одна.
Ушли. Наконец-то ушли. Страшно слушать их утешения. Ей надо ждать Васю. Она ждет Васю…
Тетрадки. Заметки. Письма к нему и его, неотправленные. В них Вася думает, говорит, спорит. Живет… Еще живет. Он в экспедиции. Она будет дожидаться в этой комнате, которую занимает Вася и его товарищи.
А кошмары — черная яма, тяжелые мертвые слова, слезы ребят — пройдут кошмары… Как только придет Вася, пройдут. Все это — продолжение той ночи, когда услышала его голос: «Мама!» Разве может такое быть на самом деле?
На тумбочке фотография Тараса. Увеличенная с той, фронтовой. И рядом, во второй рамке, та, которую она прислала. Для него снялась. В белой блузке.
Пусть они говорят, пусть думают, что она слушает, как это с Васей случилось. Как опрокинулся у порогов плот… Вася бы сразу доплыл до берега — ведь на море родился, но он спасал Владика. Едва дотащил полуживого. Владика растирали, откачивали, а Вася побежал в лагерь. Бежал в мокрой одежде…
Сгорел в два дня. В бреду звал ее, отца!
На тумбочке две фотографии… Вот его живые письма: «Если б ко мне пришла такая любовь! Пусть страдание, горе, только такая же любовь…» Ревновал к Николаю. Ревновал потому, что дети не умеют прощать измены. И он не умел. Не мог понять и простить. Ничего этого не разглядела.
Она застонала, закрыла уши и все равно слышала опять эти удары земли в крышку гроба. Нет, этого не было! Не было! Она никуда отсюда не выйдет, пока не дождется, потому что не ждать невозможно. Не ждать, значит, не жить.
Только не заплакать… Заплакать, значит, поверить. Письмо от друга… «Да, да, ты прав. Самое необходимое в дорогу. А ведь она меня почти не знает. И моя мама была такой…»
Вася тогда сказал: мне очень нужно пятьдесят рублей…
Она его не поняла, оскорбила недоверием, хуже, чем Николай. «Мама, ты слышишь?! Это птицы!..» Мягкие влажные волосенки у ее щеки…