— Давайте наложим лубки. Нога будет тогда в полном покое.
— Конечно, лубки! — сейчас же согласился Любезнов.
Татьяна достала все необходимое. Только во время сильных толчков она вспоминала о шторме, на секунду в страхе замирала, но сначала был Дзюба, теперь вот надо успокоить Любезнова.
— А в лубках нога не онемеет? — спросил он обеспокоенно. — И как же тогда вы положите холод?
— Ушибленное место оставлю открытым, забинтую выше и ниже.
В эту минуту дверь лазарета растворилась, показался мокрый берет матроса Еременко.
— Как там нога? На месте?
— На месте, — сказала Татьяна.
— Тогда давай кончай сачковать! На палубе делов и делов!
— Вы слышите, доктор?! Это же бездушные люди! Какой я сачок?
— Ему нельзя двигаться, — подтвердила Татьяна. — Лежите, Любезнов, я сейчас вернусь.
Она опять чувствовала тошноту, головокружение. Хоть на несколько минут в свою каюту. Заперла дверь на крючок. Одну минуту, еще хоть одну минуту полежать, пока пройдет это скверное состояние. Только бы там, на палубе, не случилось новой беды.
А теперь надо встать. Непременно надо встать и пойти к Любезнову — но нет сил. Спазмы в желудке, в груди. Когда же кончится этот ужас?! А если штормить будет несколько дней? Что тогда?
Пересилив себя, поднялась. Кто-то осторожно постучал. Татьяна откинула крючок и очутилась лицом к лицу с Виктором. Балансируя, держал он в одной руке тарелку с котлетами, в другой — большой апельсин.
— Татьяна Константиновна, извините. Я знаю, у вас там люди. Но вы не ужинали.
— Не хочу ничего есть! — сказала Татьяна и села в кресло, радуясь отсрочке, тому, что еще несколько минут побудет здесь, возле спасительной койки.
— А я не уйду, пока не поедите, — твердо произнес Виктор. — Когда качка, надо есть. Вам лучше станет.
— Почему вы решили, что мне плохо? — Она хотела спросить весело, непринужденно. Но голос звучал довольно жалко и фальшиво.
Виктор поставил на стол тарелку, мягко сказал:
— Ну кому в шторм хорошо? А вы женщина. — Он положил котлету на ломтик хлеба.
— Нет, нет.
— Знаете, как уговаривают детишек? За папу, за маму, за дядю Витю.
Теперь он был старше, сильнее. Татьяна заставила себя жевать безвкусную, горьковатую котлету.
Никто, никогда не уговаривал ее поесть, не заботился о ней.
Вспомнил ли Николай Степанович хоть раз? Нет, наверно. До нее ли в такой шторм!
Виктор стоял у раскрытых дверей.
— Утихнет шторм, скоро все будет в норме, — негромко говорил ей, очищая апельсин. — На палубе полный порядок. Все закрепили. И прогноз я принял отличный. Выскочим мы скоро из этой свистопляски.
Татьяна подозревала, что насчет шторма Виктор сочиняет, но была благодарна ему за эту ложь, за участие. На мгновение мелькнула мысль: хорошо, если б он всегда так о ней заботился.