— Хорошо пишете Свиридов, хорошо, — сказал на следующий день между лекциями Васька с наигранной серьезностью. — Образно, в рифму. Обнадеживает. Как это там? «Ты весна моя русокосая…»
Петя втянул голову в плечи, отошел к окну и долго смотрел, как экскаватор во дворе роет яму — будто огромный зверь раскрывал пасть, впивался клыками в землю, рыча отрывал кусок и, повернувшись, в зевоте выплевывал пищу.
Проходя по двору после занятий, Петя остановился, и снова долго, как прикованный, смотрел на мерное движение ковша. Отчего-то казалось ему, что земле больно.
Петюня окончательно замолчал. Из мечтательного недотепы превратился в квелого человека, который, ко всему прочему, сам с собой играет в игру «замри». Идет по коридору, вдруг остановится, уставится на что-нибудь, на трубу парового отопления, например, и смотрит. Глаза выпучены, сам недвижен как истукан. И где уж бродит в это время Петина мысль, пожалуй, он и сам не знает.
— Опять свой пуп, Петюня, постигаешь? Ну и как он, красивый с другой стороны? — пускает какой-нибудь остряк ходкую, с легкой Васькиной руки, вернее с легкого его языка, шутку.
Петя опомнится, пойдет сутулясь дальше. В эти минуты он, наверно, с удовольствием бы укоротил себя, пообтесал с боков, чтоб неприметным стать, не торчать как пень на поляне, Удивительно, случалось Петюне оказаться с тем же остряком наедине, как тот непременно хлопал по плечу, утешал: «Плюнь ты на нее… мало их, что ли. Найди себе какую-нибудь, — вот увидишь, Люська сама забегает…» Петя ежился, прятал глаза, бурчал: «В порядке все… что ты».
Как-то подошел староста Веня, отслуживший армию парень.
— Потолковать с тобой хочу…
— Знаешь, — перебил его Петя неожиданно горячо, — ты только не смейся. — Он чуть помолчал. — Если бы мне сказали: побудь с ней день, пусть ничего меж вами не будет. Ничего! Просто день вдвоем! Побудь, а потом умрешь! Я бы согласился!
Веня рассмеялся, тут же осекся. Стал оправдываться:
— Я это… Свое вспомнилось, — помолчал, улыбнулся, — у меня тоже бывало. Казалось, ну все, конец света. А потом пройдет время, оглянешься, и смешно даже. Ей-богу. Понимаешь?
— Понимаю, — насупился Петя. — Не надо больше об этом.
Закончилась сессия, курс отправился на сельхозработы. Пропалывали свеклу. Жили в палатках за селом. Трудился Петя отменно. Кропотливо, на совесть обрабатывал гряду, на разговоры и шалости время не тратил и уходил к концу рабочего дня далеко вперед растянувшейся поперек поля цепочки студентов. Вечерами поначалу старался больше спать. Но проклятый мозг все о чем-то думал, строил планы, переживал радость взаимной любви, тут же смеялся над своими мечтами. Так, лежа ничком на раскладушке, Петя дожидался, пока один за другим или все разом не заявятся остальные обитатели палатки. Они шумно, невзирая на «спящего», обменивались новостями, перекидывались анекдотами и наконец затихали. А Петюня еще долго, под ритмичное посапывание, думал и тщетно сжимал веки.