Принялась она рожать одного за другим. Правда, за детьми никак не смотрела и не следила: бегали они как настоящие таборные цыганята — босые и рваные. И тут, как ни бился Федя, как ни заставлял вовремя стирать да штопать, ничего не добился.
Время шло, примелькались Тамаркины прелести, да они как будто и поистерлись. За Федей признали силу, и к его семье поостыл интерес: живут люди, особо не лаются, обеспечены — нормально живут.
Но… глас народный — глас божий…
Будучи на дежурстве, завернул как-то под вечерок, но засветло Федя домой. Столовка рядом не работала — сандень. Подъезжает — у ворот самосвал стоит. А днем еще Федя просил шофера этой машины глины завезти. Шевельнулась жутковатая мыслишка, в висках застучала. Проскочил Федя по двору, дернул дверь — заперта! Глянул в окошко — мать моя родная! — почивает его распрекрасная сладким сном на груди смуглого красавца. Выломал Федя осторожно топориком дверь. Вошел. Взял стул, сел напротив. Закурил. Не просыпаются: притомились, видно, бедняги. А хорошая парочка: молодые, пышнотелые — любо-дорого смотреть. Вдруг Федина ненаглядная, слегка простонав во сне, плечо своего дружка погладила. Этого душа Федина не вынесла, и он приставил папироску к пухленькому ее пальчику. Жена вскрикнула, вскочила. Обмерла. Смотрит, молчит: с мыслями собирается.
— Как спалось? — поинтересовался Федя.
Крик, ор, слезы…
Парень полежал, молча глядя перед собой, проговорил с акцентом:
— Слушай, подай брюки, а?
Федор подал.
Парень под одеялом принялся их натягивать. Женка все надрывалась, орала благим матом: сам он приставать начал, она ничего сделать не смогла, распили магарыч, он уехал, она спать легла, а он вернулся…
В Тамариных словах прослеживалась некоторая несуразица: скажем, куда подевались на это время дети? Но Федя разбираться не стал, затянулся пару раз, стряхнул пепелок, выдавил:
— Приду, чтоб духу твоего не было.
Затушил папироску, вышел. Сел на мотоцикл, дал газ на всю катушку, юзанул на куче глины у ворот и умчался.
— Что же ты, гад такой, сказать ему ничего не мог, — налетела Тамара на своего полюбовника.
— А что я скажу? — резонно заметил тот.
— Сказал бы: не виновата она.
— Хе… Хе… Муж не суд, ему смягчающих обстоятельств не требуется.
Тамара слезы лить перестала.
— А, катись все… — махнула она рукой.
Работник обслуживания автодороги Федор Иванович Шапошников в это время, пулей пролетев мимо своей родной АЗС, как угорелый рассекал пространство на мотоцикле «Урал». Обида гоняла его по дорогам, он убегал от нее, срывал ветром, а она, поганая, вцепилась клешнями и тискала сердце.