И как наворожил. Весной пронесся слух: «Тамарке головенку отрубили». Однако через пару месяцев она объявилась. И в короткий срок Тамару смогло узреть все Заречье — ибо она, специально как на погляденье, устроилась работать кондуктором в автобусе. Сидит на положенном месте, неизменные семечки пощелкивает: черная, припухшая, с запекшимися красными пятнами в левом глазу. Приподымет голову — алый шрам змейкой по шее ползет.
Оставил метку один странный мужичок: диковатый молчун, худенький, как мальчик. Вырвал он Тамарку из разгула и увез в свою деревню. Нрава мужик оказался мнительного и необузданного. Узнав худое о жене, припер он ее к стенке, полез в самом буквальном смысле с ножом к горлу, точнее с опасной бритвой, вытягивая признание в грехе. Тамарка, осатанев, выплеснула в лицо всю правду, даже наговорила лишнего про себя. Не сдержался мужичок, остановил желчный поток слов, полоснул бритвой.
Тамарка есть Тамарка — не унывает! Покрикивает, требуя платы, сыплет шуточками. Какой-нибудь мужик наклонится, на ушко, но так, чтоб товарищи его слышали, какую-нибудь присказку выложит. Раскатится кондуктор дурноватым, трескучим смехом. Посмеиваются, переглядываясь с ухмылкой, мужики…
Стали, видно, ее тревожить дети. Встретит кого из угреневских, где сестры Федины живут, расспрашивает, всплакнет даже.
И снова бойко летят шаловливые словечки, шуточки с ее губ…
Федя пробовал приводить домой новых хозяек и неизменно через неделю-другую отправлял их восвояси.
— Гнилые, что ли, попадаются, — допекали соседи.
— Ну их к лешему. Одному лучше, — объяснял Федя. — Зачем? Надо — так я себе найду. У меня же так-то покой, тишина. А она придет — лезет, куда не просят. Может, и хорошего желает, а не по мне. Злюсь, как пес.
— За Тамарку тебе отыграться охота, — заметил Егоров, военный в отставке.
— Да ну… Хе… Я об ней думать забыл. Может, только счас жизнь хорошую узнал. А то — грязь в доме, все как попало. Уйдешь на дежурство и издумаешься весь: что там, как?.. А теперь и заботы нет. Я знаю, ребятишки там будут сытые и одеты всегда. Нормально все, хорошо.
Управится Федя за день с хозяйством, а к вечеру идет на работу, сторожить столовую на базаре. Заработок какой ни на есть плюс пенсия по инвалидности. До базара три остановки, но Федя не садится в автобус, неторопливо идет пешком.
А там, у столовой, как на грех, вечно околачиваются цыгане, которые нашли работу под стать своей кочующей душе: пригоняют из Монголии скот. Отправляются в Монголию ранней весной и приходят с табунами лошадей, отарами овец лишь к осени. Получают неплохие деньги. Однако бабы-цыганки в больших не по размеру плиссированных юбках все равно ловят прохожих, гадают им по руке. Тут же потягивают пиво, блестя зубами из желтого металла, их мужья. А рядом бегают маленькие, оборванные, чумазые дети. Дергаются у Феди уголки губ: очень уж похожи эти бесенята на его, Фединых детей.