Такие гневные мысли теснились в голове железнодорожника по дороге к больному отцу. Еленка осталась с женщинами за столом — она, бедняжка, любила поесть, — ну и пусть себе ест на здоровье!.. А вот он никогда не отличался особым аппетитом, с детских лет ему достаточно было куска хлеба и сухой козьей брынзы, которые брал с собой. И когда стал машинистом, тоже все на ходу: то перехватит хлеба с солью и луковицей, то кусочек сала, посыпанного красным перцем, и со стручком острого перчика — для «сугреву». И не надо ему было ни банкетов, ни пиршеств. Вот и сейчас — съел несколько ложечек кутьи, чтобы помянуть тетю Марию, выпил глоток красного домашнего вина. Сразу определить не удалось, чье это вино — отца или Близнецов, но, увидев, как Близнецы улыбаются ему с другого конца стола, кивая на кувшин, понял, что, наверное, принесли они. И слава богу, что не опорожнили отцовскую бочку, можно будет захватить немного с собой. Надо признать, Близнецы не скупердяи, просто они крепко, по-старому держатся за землю и дома (будто собираются взять их с собой в могилу!), а вообще-то живут широко, не отказывая себе ни в еде, ни в выпивке. Но их дружбу с собачником Влаевым он не одобрял. В этом они, хотя и были двоюродными братьями, близкими по роду и крови, расходились и думали каждый по-своему. Железнодорожник был кровным врагом Влаева, а Близнецы поддавались на его удочку, верили ему чуть ли не больше, чем партсекретарю, который тоже терпеть не мог Влаева.
Поднимаясь по деревянной лестнице на второй этаж (Димитр думал, что отец лежит себе там на спокойствии), он вдруг услыхал со стороны кухни, находившейся в полуподвале, гробовой голос:
— Митьо! Это ты, Митьо?
— Я, отец. Где ты?
— Здесь, Митьо, в кухне. Да иди же сюда!
Димитр быстро спустился обратно по ступенькам, застегивая на ходу куртку: отец любил подтянутых людей — застегнутых на все пуговицы и с белым подворотничком, как у солдат. У Чукурлиевых все должно было быть образцовым.
Старик лежал под тонким шерстяным одеялом. Увидев сына, попытался встать.
— Лежи, отец, лежи. Не вставай.
— Надоело… Ну, как все прошло? Похоронили?
— Похоронили, отец, на хорошем месте похоронили. Всё было, как надо. И речи, и венки от борцов-антифашистов… Всё.
— Эх, жалко, я не мог прийти… Да и как пойдешь, когда голова кружится… А как встану, все начинает ходить ходуном, падаю… Плохо дело.
— Ничего, отец, ничего! И без тебя похоронили тетю Марию. Знаешь, она ведь была не из придирчивых.
Железнодорожник огляделся. Кухонька закопченная, подзапущенная. Над телевизором среди семейных фотографий уже висит тетин некролог. В изголовье больного стоит бутылка с водой и пузырьки с таблетками. Железнодорожник осматривал обстановку, в которой жил отец, и его начинали терзать угрызения совести. Он прицокивал языком и бубнил что-то себе под нос, но старик был глуховат и не понимал, почему это он прицокивает и бормочет. Услыхал только вопрос сына: