Никола Агынский пошел по тротуару, стараясь выглядеть спокойным, беззаботным. Он знал хитрости хорошо одетого господина, идущего по противоположному тротуару. Чтобы уйти от преследования, майор сворачивал в боковые улочки, но и хорошо одетый господин делал то же самое, и в конце концов они столкнулись лицом к лицу. Оба купили себе поджаренный горох, грызли тыквенные семечки и подозрительно смотрели друг на друга. Майор наклонился, сделал вид, что завязывает шнурки на ботинках, и хорошо одетый господин сделал то же самое. В конце концов майор, почувствовав усталость, зашел в небольшой ресторанчик при гостинице, чтобы перекусить. Он заказал себе тушенное с луком и чесноком мясо и почти не удивился, увидев, что и хорошо одетый господин ест такое же блюдо.
Между тем стрелка часов показывала восемь. Вот что пишет о дальнейших событиях майор:
«…Было около 20 часов. Я еще не закончил ужинать, когда мужчина в штатском, подойдя ко мне, тихо и учтиво попросил меня пройти в полицейский участок. Он согласился подождать меня снаружи у входа, пока я поем и расплачусь. Я понял, что меня ждет арест. Поскольку Георгий и Васил были уже в Выршеце, на даче Донки Станчевой, то, чтобы избежать облавы, во время которой их могли схватить, я решил не бежать, хотя такая возможность имелась, а, напротив, остаться, чтобы арестовали меня».
— Господин Агынский, — сказал хорошо одетый господин, когда майор выходил из ресторанчика, — я вынужден вас арестовать. Это приказ моего начальника…
— Неужели Вакарельский уже вернулся с Петрохана? — дерзко спросил майор и гордо двинулся впереди полицейского в штатском.
— Кто вам сказал, что господин Вакарельский ездил на Петрохан?
— Если бы вы были моим солдатом, — не отвечая ему, продолжал майор, — я бы вас наказал! Вы плохо следите за своими жертвами, господин полицейский! Мне просто жаль костюма и ботинок, которые вам выдали.
— Костюм и ботинки мои.
— Знаю, знаю!
— Если так, пожалуйста, прошу вас в участок, там вы расскажете, что знаете! Налево, господин майор!
Хорошо одетый господин слегка посторонился, уступая дорогу майору. И тот вошел в дом с глинобитными, облупленными от дождя стенами, с решетчатыми окнами и тряпочным половиком перед дверью.
Его поместили в камеру не очень широкую, но длинную. Окошко камеры находилось высоко, грязные стены пестрели написанными на них изречениями. Над головой едва горела засиженная мухами электрическая лампочка.