— Да здравствует Болгария! — продолжали кричать из-за двери. — Откройте!
Генерал наклонился к замочной скважине.
— Да здравствует Болгария! — не унимались за дверью. — Тиран свергнут!..
— Слава всевышнему! — перекрестился генерал и отпер дверь.
В дом с криками «ура» ворвались возбужденные и радостные офицеры. «Христос воскресе!» — радостно кричали они, отдавая генералу честь, а тот в ответ пожимал им руки и тоже кричал «Христос воскресе!». Из соседней комнаты выбежали прятавшиеся там министры и с криками «Христос воскресе!» и «Воистину воскресе!» начали обниматься. Кто-то предложил: «Многая лета»! «Многая лета», господа!» Став кругом возле стола, все хором затянули: «Многая лета». Баритон генерала, пытавшегося подражать дьякону из собора Александра Невского, перекрывал остальные голоса. Только профессор молчал. Ему, премьер-министру Болгарии, было неудобно петь. Он лишь беззвучно шевелил губами.
Когда закончили петь «Многая лета», генерал постучал по столу.
— Господа, — сказал он, — наша доблестная армия спасла Болгарию. Пусть же господь не допустит, чтобы армии еще когда-либо пришлось брать на себя тяжелую задачу свержения и установления правительства. Дай ей бог впредь стоять в стороне от козней и интриг политической жизни…
Все внимательно слушали его. Сказав еще несколько фраз, он по привычке слегка присел. Он привык к тому, что после пламенной речи солдаты качают его, крича «ура». Сейчас некому было его качать, но все дружно закричали «ура» и снова принялись обниматься. Журналист плакал, положив руку на машинку. Через несколько лет он напишет в дневнике:
«…Комната наполнилась офицерами. Было оживленно и шумно. Вопросам нет конца. Ответы на них даются немногословные, но ясные и образные. Все полны непосредственных, свежих впечатлений, все переживают радость победы, у всех приподнятое настроение. Я сосредоточенно слушал их, стараясь не пропустить ни одного жеста, ни одной подробности в их рассказах. Меня заражал порыв энтузиазма говоривших».
Порыв энтузиазма, по-видимому, и вызвал слезы на его глазах. Но чувствительное сердце журналиста быстро нашло успокоение.
«Кто-то положил мне на плечо руку, — читаем в дневнике, — и сказал, сжимая его: «Ну, пора приниматься за дело!» Обернувшись, я увидел стоявшего за моей спиной Цанкова, он был уже в пальто и шляпе.
— Ты куда? — спросил я.
— Во дворец Врана, к царю.
— Послушай, не лучше ли будет, если ты возьмешь с собой кого-нибудь другого? Ты ведь знаешь, мы, социалисты, не очень-то сильны в дворцовом этикете.
— Нельзя. Надо делать то, что решили, — твердо заявил Цанков».