Ребятишки, однако, редко качались на новом месте. Им больше нравилось бегать к озеру.
А когда кончились каникулы и наступила осень, все разъехались. Потом начался сбор винограда. Наконец и виноград был собран. Наступила зима, из города пришло письмо: его звали в гости. Но старик не поехал.
Не то чтобы он обиделся. Просто все чаще чувствовал, что очень устал. И стал бояться, что умрет не дома.
Смерть, с которой он было примирился, теперь снова стала страшить его.
— Надо было срубить это дерево!
— Когда?
— Тогда.
— При чем тут я? И при чем тут яблоня?
— Дерево, разумеется, не при чем, а ты кое-что мог.
— Я?
— Не надо было прятаться, и тогда… глядишь… и не было бы этой обвалившейся могилы на обочине…
— Или — и могила была бы, и я бы сам был мертв…
— Да, вы оба могли умереть, но и в живых могли бы остаться оба.
— Нет.
…Когда он высвободил из петли закоченевшее тело, когда тащил его в сторону воронки и опускал в яму, он старался не смотреть в лицо незнакомца. Достаточно было, что он не знал этого человека, не знал совершенно, да его и родная мать не узнала бы. Перед ним было тело замученного, как бы распятого человека… На обочине разбомбленных дорог он видел подобных, когда тайком пробирался домой.
Он прятался, прятался всегда, прятался от всего.
Зачем он толкнул девочку? Вместо того чтобы все объяснить…
— Они не захотели?.. Я сам виноват, что они не захотели.
Он сделался подозрительным в собственных глазах.
Однажды после обеда, когда на двор опустились ранние зимние сумерки, старик почувствовал: из глаз у него хлынули слезы. Как у животного, которого ведут на бойню, а оно слышит предсмертный вопль своего собрата по несчастью и начинает понимать причины страха, преследовавшего его всю жизнь. «Мог ли я рассказать?.. Нужно это знать кому-нибудь еще?»
А смерть продолжала стращать его:
— Нельзя было утаивать.
И тогда слезы перестали катиться из его глаз, ведь он не плакал с того времени, как бегал в одной рубашонке. И старик спокойно ответил:
— Взять на себя? Ладно, я беру все на себя. Но тогда скажи — что именно? Что?! И почему, и как?
Но смерть словно онемела. И тогда он сказал:
— Я имею право забыть и имею право помнить, могу рассказать и могу умолчать. А то, что я умираю, — несправедливо. Твоя сила — неправедная. Если бы я знал заклинание против тебя — я бы его произнес!
— Скажи, что твоя внучка была права, — ухмыляется воронкообразным ртом смерть, ощутив новый прилив сил.
Он пожимает плечами.
После Нового года, закончив разлив вина, старик выходит к опустевшему озеру, к молу. Глаза его слезятся от яркого света, словно у старого пса. Тыльной стороной ладони он смахивает слезы, чтобы как следует увидеть вздыбленный серебристо-зеленый лед, синеву далеких гор и мертвый камыш: этот мертвый камыш вызывает в его памяти цвет прогретого солнечными лучами меда.