В обед он зашел в беседку. Дочь и внучка сидели за столом обиженные, гордо выпрямив спины.
— Тут вот какое дело… — начал он.
Но дочь в сердцах так шваркнула ложкой по тарелке, что томатный соус выплеснулся на скатерть.
— Ну что ж, ладно, — проговорил он и встал.
Будь здесь зять, с ним можно было бы поговорить по душам, все объяснить, тот бы его понял. Там, в погребке, при свече, за стаканчиком винца…
Старик поднялся на гору. Тучи рассеялись, они не были грозовыми, как показалось ему утром. На солнечном свету дрожало марево.
Старик не прошел и ряда, как снова услышал детский смех. Он замер на месте, прислушался. Слух к старости у него обострился, и он уловил скрип качелей.
Присев на корточки, он освободился от лямок опрыскивателя, встал и пошел вниз.
Детишки снова качались на яблоне.
Молча, одним взмахом руки он прогнал ребятишек, которые, словно испуганные цыплята, бросились врассыпную. Только внучка осталась стоять у яблони.
— Что вам жалко это старое трухлявое дерево? — повторила она слова матери.
Он ничего ей не ответил. Поспешно направился к сараю. Отыскал там пилу, взял ее и пошел за лестницей.
Старик прислонил лестницу к стволу дерева. Теперь на рыхлой земле она встала ровно.
Девочка следила, как он карабкается наверх, как начинает пилить ветку у самого ствола, самую большую ветку дерева.
— Мамочка! — крикнула девочка и помчалась к дому.
Старик не оглядывался, но чувствовал: из раскрытой двери дочь и внучка наблюдают за ним.
Он пилил и пилил, и когда ветка затрещала, то осторожно стал поддерживать ее левой рукой, чтобы она не обломилась. Поверхность распила была ровной и гладкой. Затем старик бросил отпиленную ветку вниз. Она падала, кувыркаясь в воздухе, коснувшись земли, подскочила в последний раз и застыла, демонстрируя свои изгибы и извилины.
За ужином дочь заговорила первой:
— Лучше было совсем отпилить ветку, да?
— Послушай, я хочу сказать… — начал было он.
— Да чего там! — бросила дочь совсем по-пештски и махнула рукой.
У старика слова застряли в горле.
На следующий день спозаранку он из гладких, круглых, отполированных до блеска, старых, но еще добротных жердин для переноски снопов, сделал опоры для качелей. Глубоко вкопав их в землю, старик тщательно утрамбовал землю вокруг.
Ему было жаль отполированных до блеска жердин. Хотя они уже давно стояли в сарае без дела: корову он не держал с тех пор, как умерла жена. Траву в саду, под деревьями косил сосед и расплачивался за нее молоком. Старику жалко было жердин, но хотелось, чтобы дочь знала: он на все готов ради единственной внучки. И еще надеялся, что этим натолкнет их на откровенный разговор и тогда расскажет о том ужасном случае. Сам он боялся начинать разговор, а родные так ничего у него и не спросили.