Это был косвенный упрек в неумении мыслить высокими оперативными категориями, и самолюбивый Хетагуров перенес его болезненно, но в мнении своем не усомнился, и то, что умница Клепиков разделяет его догадку и опасения, только утвердило комдива в своей правоте в оценке противника и его будущих действий. Однако приказ надо было выполнять, и большая протяженность фронта в полосе дивизии позволяла действовать по собственной инициативе в любом избранном для атаки участке — на все восемь километров дивизии все равно не хватило бы. Про Сталинград Клепиков хорошо напомнил — уличные бои там просто хрестоматийными были. Не грех бы и сейчас вспомнить кое-что из того опыта.
Комдив обвел глазами собравшихся, которых толкнул на споры между собой вопрос командира двести сорок шестого. Подытожил:
— Дивизии поставлена цель к исходу дня выйти к Варте и мостам через нее, а думает противник отходить или не думает — это все будет зависеть не от его мыслей, а от наших действий. Мы — сталинградцы. Кое-что придется вспомнить. За ночь приказываю создать в батальонах штурмовые группы. Две-три на батальон. Саперы, артиллерия, связь — все чтоб было в группах самое лучшее.
Тут же наметили возможные маршруты движения штурмовых групп.
Все три командира полка выросли за войну, были молодыми, и продвижение их по меркам мирного времени выглядело бы стремительным. Клепиков войну начинал лейтенантом, а теперь вот подполковник и вся грудь в орденах — ни много ни мало, а целых шесть, а если по комбатам пройти, то капитан Шарко — двадцать один год, пришел в дивизию зеленый, как гороховый стручок, а завтра сам вызывается штурмовой группой командовать, и не от молодого своего возраста, когда шило в одном месте, а с четким сознанием обстановки перед фронтом своего батальона — тактик! Этот капитан еще за день до войны из рогатки стрелял и пушку только в кино видел, а теперь его голыми руками не возьмешь. «Быстро растут», — подумал Хетагуров и даже позавидовал этим ребятам.
Совещание кончилось. Все стали расходиться, Клепиков застегивал планшетку у двери, когда генерал его окликнул:
— Останься, Клепиков.
Генерал прикрыл дверь, жестом показал на лавку.
— Знаешь, зачем оставил?
— Нет, товарищ генерал.
— После штурма забираю у тебя Беляева. Думай, кого на батальон назначать будем — Абрамова или кого еще?
— Беляева на оперативный? Потянет, товарищ генерал.
— Куда назначить, я найду. Это моя забота, а про батальон мне ответь, Вениамин Степанович. Не крути.
— Абрамов вполне достоин.
Вопрос был непростой. Капитан Абрамов, нынешний зам у майора Беляева, давно бы и сам ходил в комбатах, если бы не закрутил романа с военфельдшером Чепраковой. Что в этой Клаве он нашел — непонятно: рост — метр с шапкой, курносая, стриженная под мужской «бобрик», в выражениях, мягко сказать, невоздержанная — ее связисты в дивизии узнавали сразу по первым трем словам, которые ни в одном рапорте и написать-то было нельзя. Генерал сам ей обещал за сквернословие много суток жизни на гауптвахте. С Абрамовым дважды говорил начальник политотдела дивизии и несчетно — замполит полка, но похоже, что душеспасительные беседы на заместителя командира второго батальона не влияли. Ссориться с политотдельцами комдив не хотел и назначать Абрамова на батальон не стал, и тогда прислали Беляева, «попридержав» в капитанах реального претендента на должность.