Тогда майор сам ракетами из ракетницы стал показывать артиллеристам наиболее опасные огневые точки. Он обнаружил себя, и немцы признали его наиболее опасным из всех, кто был на валу. Все, что могло стрелять оттуда, из цитадели, било по комбату, но из того места упрямо летели ракеты. Они убили его минут за пять, не больше, но именно эти минуты дали возможность саперам проломить взрывами стену в местах двух нижних амбразур, и батальон втянулся в казематы и начал отвоевывать блок, потом целую галерею, пока не захватил пол-этажа. На валу еще продолжалась дуэль, но теперь немец был уже не тот, нервничал, зная, что оставшиеся под амбразурами — это только группы отвлечения, а главное происходило уже внутри цитадели, где штурмовые группы беляевцев метр за метром начали пробиваться вглубь, к арсеналу, казармам и бункеру Коннеля.
— Абрамов у нас теперь комбат, — как бы угадывая мысли Фомина, сказал сибиряк. — Когда под Кюстрином стояли во втором эшелоне, генерал был в батальоне, ордена и медали за Познань вручал и Беляева вспоминал. Вроде чуть не в свои заместители хотел нашего комбата взять, в дивизионный штаб, да не успел. Только и успели, что к Герою посмертно представить.
Само собой как-то получилось, что заспорили относительно того, стоило или не стоило комбату самому вылезать с ракетницей и отдавать собственную жизнь, чтоб спасти батальон, но так к общему и не пришли, потому что оба знали, что в бою очень трудно определить черту между нужным и ненужным, излишним риском.
— В горячке и генералы начинают делать, что взводным или ротным от силы полагается. Мы в Берлине к реке Шпрее вышли, форсировать надо, а не на чем — ни лодок, ни бревен никаких. Тогда наш новый комдив, генерал Дука, из бывших партизанских командиров, поглядел, что замешкались, снимает сапоги и, ни слова не говоря, в воду бултых! И на тот берег поплыл. Нехорошо генерала одного оставлять, ну и мы за ним. Так и форсировали, — рассказал Кремнев. — Генерал, конечно, сам бы первым мог бы вполне не лезть, но мы тогда все в таком запале были, что понять мужика можно, хотя от командарма, говорят, ему головомойка была. Но тут я считаю, что и генерал прав, и командарм тоже.
Поезд обходил развалины цитадели и начал выезжать из Познани вдоль цепочки прудов. В одном из них еще торчал хвост немецкого транспортного «юнкерса», и на стабилизаторе сидел нахохлившись какой-то польский хлопчик и удил рыбу.
На откосе полотна была выложена надпись: «Неподлеглость Польски», а чуть дальше: «Нех жие!»