Обходим болота, завалы — они удлиняют наш путь, но иначе никак нельзя.
Салат Михайлович остановился:
— Начинается проклятая кочка!
Я еще не знал, что это такое, и с любопытством рассматривал усеянную кочкарником долину. Мохнатые кочки, покрытые густой шапкой жесткой осоки, были чем-то похожи на верблюжьи горбы. Они стояли то редко — и тогда приходилось хлюпать по болоту, то теснились густо — и тогда мы пытались идти прямо «по головам», которые пружинили, качались и сбрасывали нас. Грешникам в аду шагать бы по такой дороге!
Намаялись мы на этой проклятой (теперь и я узнал, какая она проклятая) кочке! Даже бывалый Салат Михайлович приуныл. И не удивительно: такая дорога хоть кому испортит настроение.
Когда мы наконец выбрались на ровное место, Абаев сказал:
— Кочка требует от человека не только силы, но и крепких нервов! Эта, чтоб ей неладно, кочка способна убить в человеке всякую мысль!
Пытаюсь вспомнить: чем была занята моя голова в течение последних трех часов? Оказывается, ничем: ведь одна и та же мысль «скоро ли конец кочке?» в счет не идет. Впрочем, кое о чем я все-таки думал: о лиственнице в сучьях-кинжалах и об Ираиде Кочевой.
Мы присели.
Сколько же достается геологам! Ведь они все лето вот так бродят, проходят десятки и сотни километров, берут в ручьях и реках сотни и тысячи проб, моют, пока не увидят тусклые желтые крупинки.
Погода портится. Моросит дождь, поднимается туман. Вскоре он становится таким густым, что идти уже опасно — можно заблудиться.
Стало очевидно: сегодня не добраться до партии.
Резко похолодало, мы давно уже надели ватники. У нас нет ни положка, ни спальных мешков. Придется коротать ночь у костра. Абаев выбрал место возле кустов кедрового стланика: он знал по опыту, что там, где стланик, должно быть сухо. Я принялся ломать ветки для костра. Салат Михайлович меня остановил: от стланика много дыму, но мало жару. «Давайте валежник».
Запылал огонь, горячо дохнул в лицо.
Салат Михайлович разжег и второй костер — на галечнике. Когда он прогорел, мы смели ветками пепел, укрыли горячую гальку стлаником и улеглись на этой постели, источающей сильный смоляной аромат. В общем, не так уж плохо. Одно лишь неудобно: все время нужно ворочаться, так как снизу греет, а сверху холодно. Температура упала едва ли не до нуля — вот какое оно, северное лето!
Я взглянул на Салата Михайловича. Он лежит на спине, заложив руки под голову.
Костер освещает его лицо, выдубленную северными непогодами щеку, сильный подбородок с ямочкой, как у ребенка. Эта ямочка — своеобразный «паспорт» характера непосредственного и мягкого. Впрочем, это та мягкость, которая вовсе не исключает в нужных случаях твердости и принципиальности.