Возле двух сросшихся лиственниц Иван останавливается и показывает на вершину: там приткнуто к веткам круглое гнездо.
— Тут белочка-летяга живет. — Он стучит пальцами по стволу.
Из гнезда показывается серенькая мордочка, бусинки глаз — точь-в-точь шикша! — уставились на нас. Белка зацокала.
— Ну, дурешка, пикируй вниз, — говорит Иван и раскрывает ладонь: на ней лежит кусочек сахару.
Белка спустилась, схватила сахар и стремительно умчалась обратно к гнезду.
Когда мы дошли до самолета, надвинулась туча, начал накрапывать дождь. В течение десяти минут погода резко изменилась. Вылет отменили.
Ни на второй, ни на третий день не могло быть и речи о полетах на съемку. Сперва был беспросветный дождь. Прижавшаяся к краю взлетной полосы «аннушка» казалась закоченевшим кузнечиком.
…Наша палатка стоит на самом берегу Малого Анюя.
Об Анюе я впервые услышал только на Севере. Вернее, о двух реках — Малом и Большом Анюе. На карте они похожи на оленьи рога — два русла соединяются и впадают в Колыму единым потоком. И любопытно, что Малый Анюй называется еще Сухим Анюем, в чем виден «характерец» реки: она то обсыхает, сажая все плывущее на мель, то снова ревет после дождей, заливая неосторожных и доверчивых путников, принявших высохшее на время дно реки за берег. Малый Анюй не хочет образумиться — он по-прежнему хитер и коварен.
…К вечеру ветер снова задул неожиданно и сильно. Палатки затрепетали, надулись бока; чудилось — это в агонии дышит тяжелобольной. Заметались лиственницы, и на землю то здесь, то там посыпались маленькие шишечки. И казалось, что в этот вечер солнце быстрее спустилось за сопки, словно упряталось от ветра.
Ночью было не до сна. Палатка рвалась и трещала.
Несколько раз после сильных порывов ветра я открывал глаза, ожидая увидеть над собою небо, но палатка каким-то чудом еще держалась. Иван Агеев тоже ворочался, и ему не спалось. Рядом упала лиственница, потом еще одна, и еще.
Справа от нашей палатки была особенно мощная — упала она или еще стоит? Лучше было бы, конечно, если бы уже упала.
Рассвело. На территории лагеря вдоль и поперек валяются деревья, обнажив серые корни, похожие на мертвых, застывших спрутов. Корни лиственниц растут не вглубь (там вечная мерзлота), а стелются по земле, едва прикрытые мхом.
Спускаюсь к Анюю: нужно все-таки умыться. Река неузнаваема: она стала почти вдвое шире, мутная, грязная и мчится, унося кустарник и даже деревья. Там, где было чуть уже, она даже выгнулась — середина была выше краев. Право же, это какой-то хищный зверь, он гонится за добычей. На моих глазах Анюй захлестнул две галечниковые косы, исчезла последняя протока, река теперь неслась еще стремительней. Вот вода достигла лиственницы на берегу, забурлила вокруг ствола, а дерево только беспомощно протянуло ветки-руки, словно просит: «Помогите!»