Шилко увел пьяного. Краснов вернулся в палатку, но так и не уснул больше и в шестом часу отправился к реке. Еще издали увидел Ивана Павловича, тот медленно поднимался в гору с двумя ведрами воды.
— Хорошее письмо принес? Скоро жена приедет?
Плечи Ивана Павловича вдруг заострились, голос стал глухим и хрипловатым:
— Не приедет она. Никогда не приедет… У нее там кто-то другой, москвич… Она никогда не понимала ни меня, ни моей работы. Нет у меня больше жены. — Пересиливая волнение, добавил: — И — не было…
Поднял ведра, наполненные желтой речной водой, и двинулся дальше вверх по крутой тропе.
На утреннем разводе подполковник Юзовец спросил:
— Посадили пьяницу вашего?
— Нет еще.
— Напрасно, напрасно, дорогой…
Прошло еще два дня, но Краснов так и не вызвал Васюка. Не сказал в укор ни слова, не объявил взыскание. Командир дивизиона больше не вмешивался, но Краснов понимал: если Васюк совершит новый проступок, в первую голову отвечать будет он, лейтенант.
Майор Лукьянов также был осведомлен о случившемся, но помалкивал, выжидая, как поступит молодой офицер.
«Ты что за психологический опыт задумал?» — спросил Стрельцов.
Краснов уклонился от ответа. Пожалуй, и не сумел бы объяснить свою тактику по отношению к солдату. Действия основывались больше на интуиции, чем на логически продуманном расчете. Ясно понимал одно: никаким очередным наказанием солдата не удивишь, слишком привык к ним. Не поможет и попытка «снять стружку»: уже не один начальственный резец понапрасну затупился. Обычными средствами рядового Васюка не пронять. И если Краснов решил выждать, то не потому, что надеялся этим «взять» солдата. Хотел понять его. Это была не хитрость опытного воспитателя, а человеческий интерес, стремление разгадать непонятное явление. Для изучения и раздумья требовалось время. Он еще не знал, как поступит, но уже понимал, что прежние способы воздействия непригодны. Пьяные откровения Васюка не возмутили, а озадачили. Какой-то надлом в душе, незажившая рана, которую постоянно бередили, питала озлобление и обиды солдата.
На третий день батарея выехала из лагеря для отработки темы по наступательному бою.
Широкая долина — будто огромное одеяло, сшитое из разноцветных лоскутов. Тысячи лютиков, слившихся в яркое желтое пятно; темные купы деревьев на светлой зелени луга; черные бородавки кочек на высохшем болоте; чернильные пятна ирисов; красно-оранжевые огоньки лилий; глаза ромашек, золотые, с белыми ресницами.
Но пейзаж не волновал сержанта Окунева. И что это вздумалось лейтенанту загадки загадывать? Давно отвык ломать свою голову над такими вещами. Прикажут — сделаем, а «наперед батька в пекло лезть нечего», как говорит Шилко.