— Разрешите? — обратился Леонтьев, привстав с коленей. И, не дожидаясь ответа, схватил фляжку.
Он пил, кряхтя и захлебываясь. Лицо со впалыми небритыми щеками морщилось. С подбородка скапывала серая жижица. Командиры отвернулись. Егоров мрачно доложил:
— Некого мне посылать, товарищ лейтенант. Даже вторых номеров не хватает.
Оставлять главную огневую силу обороны — станковые пулеметы — без людей нельзя.
— Давайте ведерко, — сказал Алхимов.
— Только не сам! — упредил его намерение лейтенант. И печально напомнил: — Манина уже нет…
Алхимов взял брезентовое ведерко и пошел по траншее. Легче самому испытать судьбу, но лейтенант, конечно, прав. Придется послать другого.
Минут через сорок Егоров как бы про себя заключил:
— Пропало наше ведерко…
Леонтьев, утолив жажду лейтенантской водой, приободрился и стал собираться в недальнюю страшную дорогу. Егоров молча наблюдал за ним, потом, порядка ради, запоздало повелел:
— Выполняйте, товарищ Леонтьев. Но это… как положено.
— Не волнуйтесь, — вежливо успокоил Леонтьев. — Мама нашла меня в капусте. Следовательно, в капусте меня не могут убить.
— Счастливо, — не по уставу пожелал сержант.
— Я — фаталист! — ответил Леонтьев.
Немного погодя Егоров поинтересовался у Алхимова:
— А кто это — фанталист?
Привалившись спиной к стенке окопа, Алхимов курил с закрытыми глазами.
— Заговоренный он, что ли, фанталист этот?
Егоров опустился рядом на корточки, заглянул в лицо.
— Фаталист, — вяло поправил Алхимов. — В судьбу верит.
— А ты… веришь?
Верил ли он в свою судьбу, Алхимов? Да он и не задавался никогда таким вопросом, не решал такой проблемы для себя. Просто не думал, что его могут убить. Не то чтобы мысли не допускал, а противился ей, гнал от себя. Как всякий нормальный, здоровый телом и духом молодой человек. И не считал себя неприкосновенным, исключительным, как сказал бы лейтенант. Такое отношение к смерти было естественным. Но сейчас «смерть» из абстрактной категории выросла в конкретную и реальную силу. Стреляла, увечила, убивала, не подпускала к реке.
«Пройдет ли Леонтьев?» — об этом спрашивал сержант, не вселенская философия волновала его в данную минуту. «Максим» охлаждать нечем!
— Верю, — сказал Алхимов. — Пройдет.
— Вот и я так полагаю! — воодушевился Егоров.
Леонтьев прошел — туда и обратно, доставил почти полное ведерко речной воды. Голосом, мимикой, движением — всем выражая радость и признательность, Егоров торжественно произнес:
— Молодец, товарищ Леонтьев! Объявляю личную благодарность!
И громко, чтоб и бойцу приятно было услышать, обратился к Алхимову: