— С ремонтом как? — хмуро перебил Большаков.
— Не ладится со «сталинцем». Мотор собрали, завести не могут.
— Гриша там?
— Там, в мазуте по уши.
— Н-да… Если к утру не управимся, туго придется.
— День-два в резерве есть.
— Резерв на особый день, брат-солдат, — неопределенно сказал Большаков, и Котин не понял, какой именно день имеет в виду секретарь.
В избу влетел рослый, но совсем молодой парнишка, шофер Гриша.
— Павел Никитович! — простуженно засипел с порога. — Хоть тресни, не заводится, и все!
Большаков, вздохнув, стянул с гвоздя кожанку, потом вернулся к столу и сунул в карман кусок хлеба.
— Не ждите. Приду, поем.
Усадьба машинно-тракторной станции, вернее, ремонтные мастерские, и если еще точнее — сарай, где чинили технику, располагался за деревней, на взгорье. Большаков посмотрел на свои недавно отмытые в луже сапоги, сожалеюще вздохнул:
— Пошли напрямик.
В сарае с просвечивающими дощатыми стенами при убогой желтизне керосиновых фонарей копошились в черной громаде трактора «С-60» рабочие, в большинстве подростки. Завидев секретаря обкома, они почтительно расступились.
— Не выходит? — почти весело спросил Большаков. Он любил свою мирную специальность, да и на фронте, в авиации, тоже имел дело с машинами и всегда пользовался случаем приложить свои сильные и умелые руки к технике.
— Не выходит, — нестройно отозвались рабочие.
— Давайте комбинезон.
Спустя три часа Большаков мыл соляркой руки.
— Шабаш. Гриша, минут сто двадцать на сон и — в город за подшипником.
— Записку бы, Павел Никитович.
— Напишу, — пообещал и вышел на воздух.
Земля слабо курилась. Над избами, что вразброс стояли в низине, поднимались редкие розовые столбики дымков. Дальние пригорки обметала золотистая кромка, а небо над головой еще звездило.
Большаков щелкнул портсигаром, досадливо крякнул и высыпал под ноги табачные крошки. Он огляделся без надежды встретить в такую рань курильщика, чтоб одолжиться, и неожиданно увидел, а потом услышал вихляющий по разбитой колее «виллис» секретаря Крутоярского райкома.
«С чего это Токмач летит?» — устало подумал. Сейчас ни с кем и ни о чем не хотелось разговаривать: так спать хотелось, что даже и не зевалось уже.
— Товарищ Большаков! — издали закричал Токмач, поднявшись над сиденьем; руками он держался за ветровое стекло. — Товарищ Большаков! Капитуляция!
— Какая еще капитуляция, — вяло и сумрачно пробормотал Большаков.
«Виллис» забуксовал на пригорке, и Токмач побежал навстречу.
— Капитуляция! Капитуляция!
Большаков наконец понял, но боялся поверить тому, что услышал.
— Капитуляция! По радио передали!