— Некурящий, Павел Никитович.
— Некурящий! И хорошо, а товарища угостить должен.
Котин сорвался с места.
— Сейчас добуду!
— Куда! — резко схватил его за руку Большаков. — Ты кто, ординарец? Ты, брат-солдат, инструктор областного комитета партии. — Отпустил, уже спокойнее добавил: — Нос, конечно, к небу задирать нечего, но и вокруг начальства ни к чему виться. Ясно?
— Ясно, Павел Никитович.
— Ну и хорошо, что ясно. А вот где нам табачком разживиться — все еще вопрос, а?
Котин промолчал.
— Пошли, — решительно сказал Большаков и шагнул с крыльца. В тот же миг из-за поворота вынырнул «виллис», и Токмач, наодеколоненный, выбритый, но серый после бессонной ночи, с красными глазами, закрытыми толстыми стеклами очков, вышел из машины. Одернув новый френч, раскрыл и подал папку из красного дерматина с облезлым тиснением «На доклад».
— Обращение. Ко всем колхозникам и рабочим области. От имени нашего района. Уверен, что весь народ подхватит с энтузиазмом. День ударной работы в честь Победы над немецко-фашистской Германией.
Большаков начал читать с интересом, но вдруг нахмурился, густые брови срослись, вздулись бугры над переносицей.
— Почин, говоришь?
— Почин, — менее торжественно подтвердил Токмач, внимательно следивший за выражением лица второго секретаря.
— Ударный день?
— Ударный, — эхом отозвался Токмач, чувствуя, что совершил что-то неладное, но еще не понимая что. — Может быть, неделю? — предложил осторожно.
Подошла Екатерина Захаровна. Она была в своем обычном и, вероятно, единственном потертом демисезонном пальто с разномастными пуговицами. Лишь платок на голове был другим, праздничным. Видать, только и успела, что платок из сундука выхватить. А лицо было необычно: тихое, потерянное; в голубых глазах, увлажненных невыплаканными слезами, мягко светилось счастье и горе одновременно.
Глядя на Екатерину Захаровну, Котин подумал, что нелегко, трудно живется ей и работается. Теперь, когда придут мужчины, она, конечно же, с облегчением уступит председательский стул и заживет спокойно, как до войны.
— Обойдемся неделей, товарищ Степанова? — деловито обратился к ней Токмач.
— С праздником, — тихо и очень мягко сказала она, и Большаков крякнул с досады на свою оплошность.
— С праздником, Екатерина.
И троекратно расцеловался с ней.
— Неделей не обойдемся, — отрубил Большаков. — Дай бог в полторы-две управиться при нашей технике.
Екатерина Захаровна согласно кивнула.
— Полторы недели как-то не принято, — смущенно сказал Токмач и поправил очки. — Но можно и полторы. Такой случай!
— Такой случай, — выдохнул Большаков и вдруг спросил: — Водка в сельмаге есть?