Вино лилось рекой, примешивая свой кисловатый запах к пряным и острым ароматам, уже пропитавшим воздух.
Урматеку, сидевший во главе стола, потихоньку наблюдал за гостями, притворяясь, будто играет зубочисткой: расщепив ее, он заставлял ее глухо дребезжать. Потом, вообразив, что это две ножки, заставил зубочистку мелкими шажками отправиться по скатерти к ручке соседки. Янку коснулся по очереди каждого ее ноготка, а когда кто-то сморозил какую-то глупость и все подняли от тарелок головы, сделал вид, что заинтересовался кольцом, будто увидел его впервые в жизни, и пересчитал листочки бирюзового трилистника, оправленного в серебро. Кольцо это он сам подарил ей в Хэрэстрэу, когда губы Журубицы показались ему слаще, чем всегда. Произошло это вдали от людей в полном уединении и тишине, в свежепобеленной комнатке, откуда сквозь узкое окошко виднелся румяный весенний закат, перечеркнутый лиловыми полосами облаков.
Сам Урматеку ел мало, и ему была противна чавкающая жадность собравшихся за столом. Взяв большой ломоть белого хлеба, он зарылся носом в его пахучую мякоть. Он любил этот сытный пшеничный запах, казавшийся сытнее самого хлеба. С малых лет он любил запах хлеба больше, чем его вкус. Мать учила его оберегать хлеб от всякой нечистоты, поднимать, где бы тот ни валялся. И до сих пор он подбирал все корки и бросал в бадью, где замешивали корм для птицы. Он, который в пьяном разгуле прикуривал от сотенной бумажки сигару, послюнив палец, собирал со стола хлебные крошки.
Вдыхая свежесть, веющую от молодой женщины и мягкого хлеба, он с брезгливостью смотрел на жир, которым лоснились физиономии сотрапезников. Ему было тягостно, противно, что это его родственники, что они сидят в его доме, что Мица приглашает их почти каждый день. Но обирая много лет подряд барона Барбу, так что теперь он мог без особого убытку кормить в собственном роскошном доме всю эту компанию, Урматеку незаметно прошел хорошую школу, в которой оказался не последним учеником. Втайне он гордился, что умеет есть красиво, по-господски, хотя если ему хотелось насытиться всласть, то он себя не стеснял ничем, забывая все: и чему научился, и чего нагляделся. Но про себя знал твердо: стоит ему захотеть, будет и он держать себя как истый боярин. А все потому, что глядел во все глаза и запоминал крепко. А «энти» ни на волос благороднее не станут, даже если б и захотели! Оттого-то Урматеку и гордился, оттого-то и приходил в ярость. Гордился он собой, чувствуя себя выше их, злился же оттого, что не мог всех их выгнать вон, что стыдился их, что Мица дорожила ими, а он Мицей. Сколько раз кипел он от гнева так, как сейчас! Выпив единым духом бокал вина, от которого ему сразу стало жарко, Урматеку положил свою руку на маленькую, ленивую руку Катушки, крепко сжал ее, кашлянул и заговорил: