В этот знаменательный день Янку веселился, как бывало только в юности. Но когда он думал о себе, вспоминая минувшие годы, в его голове причудливо мешалось добро и зло. В душе возникала пустота, и неожиданно начинали мелькать разные воспоминания. Тогда все вокруг раскачивалось и плыло перед глазами. Хмель тяжелым свинцом ударял в голову, и Янку, который только что веселился от души, кричал, пел и плясал, вдруг неподвижно застывал на месте. Иванчиу и Фриц, сидевшие справа и слева от Урматеку, давно опьянели и ни на что не обращали внимания. Первый, погрузившись в бесчувственное состояние, ничего ее ощущал, кроме кисловатого привкуса вина и неутоленной жажды. Второй что-то пел, еле ворочая тяжелым языком. Это была скорее не песня, а мычание под протяжную мелодию, которую выводил цыган, сидя на дереве. Янку погрузился в свои мысли. Праздник, казалось, засыпал под негромкие разговоры усталых и отяжелевших людей.
Вдруг Янку, как это всегда случалось с ним, очнулся, посмотрел на своих полузаснувших друзей. И то беспокойство, которое тайно сопровождало Янку столько лет, вдруг возникло вновь, оживив перед его глазами минувшее. Фриц с его экипажем заставил вспомнить похороны Лефтерикэ. Но то были совсем иные времена, тогда была Катушка! Урматеку и сейчас явственно ощутил, как он касается ладонью ее бедра, ее полной талии. Журубица тогда еще была его безоблачной радостью, не будившей никаких сомнений. Но о тех пор сколько воды утекло… И Янку взглянул на Иванчиу. Он как бы снова увидел Журубицу, но на этот раз уже покинувшую его, погнавшуюся за баронскими деньгами и возненавидевшую покинутого любовника. Ведь они с ней даже не ссорились, она возненавидела его из-за денег. Не может того быть, чтобы Катушка не помогла этому Иванчиу, не подтолкнула его! Все вдруг померкло перед глазами, исчезли люди, события. Янку вспомнил, какого страху он натерпелся с этим доносом. Страх надвигался издалека, придвигался все ближе и ближе и перед глазами Янку превратился в подпись Иванчиу под письмом, адресованным прокурору. Урматеку явственно видел эту подпись, каждая буква ее пульсировала, словно была живой. И эта подпись будет существовать, пока существует начертавшая ее рука. То, что она теперь покоится в забытом всеми деле, ничего не значит. Она была, она есть. А он, Урматеку, простил Иванчиу и пригласил его на помолвку своей дочери!..
Вдруг Урматеку осклабился — что-то пришло ему в голову. Потом расхохотался.
— А ну, вставайте! — рявкнул он, хватая за шиворот Иванчиу и Фрица.
Оба очнулись, с перепугу моргая глазами. Янку потребовал вновь наполнить бокалы. Поднесли теплого вина и скрипачу, сидевшему на дереве. Музыка зазвучала громче, гости оживились. Иванчиу, прихлебнув из бокала, начал приходить в себя.