Урматеку отхлебнул чаю и, подозвав Лефтерикэ, спросил:
— Узнаешь?
Лефтерикэ взглянул на письмо.
— Как не узнать.
— Помнишь, как все было?
— Помню.
— И рассказать можешь?
— Могу, да история больно давняя, дядюшка. Семь, а то и все восемь лет миновали, может, что и позабылось.
— Помолчи, глуп еще рассуждать-то.
Янку быстро сунул письмо в карман, потому что в двери входил Иванчиу.
По лицу его нельзя было сказать, что он провел спокойную ночь. Старый купец давно привык не обнаруживать ни беспокойства, ни неуверенности. Однако сильнее его оказался страх, отражавшийся даже на лице. Серые маленькие глазки Иванчиу беспокойно бегали, бросая испытующие взгляды. Казалось, он боится попасть в капкан или ловушку. Предложение Янку, прозвучавшее накануне как ультиматум, а пуще того слабоумные дети попа Госе надломили что-то в его душе. Он знал, что Урматеку «бешеный», как звали его между собой многие из приятелей, и еще знал, будучи не первый год с ним знакомым, что тот куда искусней его во всяческом крючкотворстве и каверзах, которые ему, тугодуму, даже и не снились. Потому-то с давних пор и питал он к Янку нечто вроде восхищения, смешанного со страхом.
Иванчиу неторопливо появился в дверях, поставил в угол трость вишневого дерева с полированным набалдашником из рога горной козы и, усевшись на краешек стула, сказал:
— Все шутки шутишь, Янку! — и улыбнулся, ожидая, что же теперь будет.
Урматеку почувствовал, что Иванчиу хочет сделать хитрый, но старый и хорошо известный ход, когда начинают «заговаривать зубы», а потому отрывисто заговорил:
— Явился? Ну гляди, что там по соседству. Вот тут! — и, подойдя к плану помещичьих земель, ткнул пальцем в белый треугольник с надписью «Сад Пьетрошице», и буркнул в сторону Лефтерикэ: — Садись, пиши!
Воцарилось молчание. Урматеку полагал, что, сразу перейдя к делу, иначе говоря — к купчей, он вынудит Иванчиу высказать свое мнение. Но тот молчал, будто между ними все давно было решено и толковать им больше было решительно не о чем. Молчание это действовало Янку на нервы, да оно и впрямь было тяжелым. Он приготовился к поединку, но не хотел начинать первым. Ему нужно было как-то расшевелить Иванчиу, привести его либо в ярость, либо в отчаяние. Но перед ним, не произнося ни слова, сидел тихий спокойный человек и все время дружелюбно улыбался, и это сбивало Урматеку с толку. Лефтерикэ уже трижды макал перо в чернильницу и ждал, бездумно рассматривая темную каплю, набухавшую на кончике пера. Урматеку прошелся по комнате и внезапно остановился.
— Понял теперь, какой у тебя друг? — спросил он. — Боярина ради тебя не пожалел, обманул!