Шагая по перрону, Соловей услышал знакомые голоса и глухой стук. У хвостового вагона красноармеец с винтовкою в руке покрикивал на прохожих:
— Проваливай, проваливай, не задерживайся!
— Неужто Степка?! — обрадовался Соловей.
Навстречу выдвинулась винтовка.
— Проходи направо! — крикнул часовой.
— Чего доброго, еще сдуру и выстрелишь, — спокойно ответил командир.
— Хлопцы, Александр Романович здесь! — обрадовался Герасимович.
— Вот это молодцы! — забираясь в вагон, воскликнул Соловей, стал швырять на платформу связанные по нескольку пар ботинки и сапоги. Они пахли дегтем и кожей, поскрипывали и с грохотом падали на настил.
Мулявка вытащил из угла три больших свертка, обшарил пол, не осталось ли чего.
— Ну, все. Хорошо, что успели.
Только они выскочили из вагона, паровоз пронзительно свистнул, окутался клубами пара, и поезд медленно покатился по припорошенным снегом рельсам.
— Я побегу за подводой, — сказал Мулявка, — а вы здесь караульте. — И, перепрыгивая через пути, исчез в замети.
Караулить на платформе остались втроем.
— Рассказывай, как это вам удалось? — не терпелось Соловью узнать обо всем.
— Приехали мы в Москву утром. Город засыпан снегом. Глядь, как на наше счастье, извозчик стоит; подошли, думаем, враз доскачем. А он ни в какую: конь, говорит, отощал, и троих не потянет. Отправились пешком.
— Да я разве у тебя про клячу извозчичью спрашивал? Ты мне скажи, Ленина видели? — не выдержал Соловей.
— Видели, видели, товарищ командир, — успокоил Лукашевич. — А Степка другим манером и рассказывать не умеет.
— Ежели такой умник, сам рассказывай, — насупился Герасимович.
— Пришли это мы, значит, до Кремля, — начал Лукашевич, — часовой стоит, документы проверяет. Показываем свои мандаты. Глядел, глядел, потом дернул за какую-то проволоку. Ждем. Приходит разводящий. Товарищ Мулявка так ему просто и начинает: «Доложите, это самое, Владимиру Ильичу, донесения с фронта привез Иван Мулявка и просит принять». Помялся это разводящий, помялся. Может, говорит, кто другой примет? «Нет, браток, только до товарища Ленина».
— Похвалялся, а и сам извозчичью кобылу оседлал, — перебил Лукашевича Степан и уже больше не дал ему рта раскрыть. — Одним словом, товарищ командир, привел нас курсант в огромный дворец, приказал сдать оружие и шинели и повел. Заходим в большую дверь. В комнате тихо-тихо. Женщина нас встретила, на столик газет и журналов положила. Читайте, говорит, а сама — в кабинет. Вышла и попросила обождать немного. Сидим, ждем. А погодя из двери — шасть и просто к нам идет и улыбается невысокий быстрый человек. Ага, сам товарищ Ленин. Я его сразу узнал. Ну, вылитый как в газете. Руку всем подает, а Мулявку нашего за плечи взял «Узнаю, узнаю, — говорит, — Иван… не подсказывайте… Алексеевич. Прошу», — и показывает на кабинет. А мы и не знаем, идти или сидеть. Вот он, — Степан кивнул на Лукашевича, — потянул меня за рукав, мы, дураки, и остались. Долго не было Мулявки. О чем они там говорили, брехать не буду, не слышали. А как вышел, так аж конопатинки светились от радости. Бумажкой трясет. Потом в дороге рассказывал, как Владимир Ильич узнал о нашем полку, так правда али нет, будто бы говорит товарищу Мулявке: «Раз вы красные коммунары, даем вам еще три штуки красного сукна командирам на галифе». Вот оно, — Герасимович носком ткнул в обшитые рогожей тюки.