Вдоль улицы, как будто из церкви, в пестрых напевах и юбках шли бабы и девчата. Трещали наперебой.
— А, бабоньки, какой же видный да ладный хлопец Романов сын.
— Эх, не куча б детей, я б его сама окрутила! — разошлась Параска.
— Вот Амельян вернется, он тебя вожжами так отчешет, что и не сядешь.
— Он у меня ласковый, — притихла, вздохнула и снова помрачнела Параска, вспоминая своего Амельяна.
— У тебя, Параска, часом, красной краски не осталось? — спросила высокая худая тетка Марьяна. — Хочу хоть кусок полотна покрасить да повесить тот флаг на хате.
— Поищу, тетенька. И я ж думаю что-нибудь покрасить. Так что приносите ко мне и свое.
Назавтра в Карпиловке и в Ковалях, в Рудне и Новой Дуброве на крышах и на углах хат заалели стяги. Они были светлые и темно-бордовые, побольше и поменьше, из поношенного ситца и нового холста. Ребятишки бегали из конца в конец села и спорили:
— А наш лучше, чем ваш!
— Зато наш больше и ситцевый.
— Вот и неправда, самый красный на Параскиной хате.
В сумерках Иван и Гэля на пароконке возвращались с мельницы. Хорошо было сидеть рядом на мягких мешках еще теплой пеклеванки. Они не торопились: так хотелось еще хоть немножко побыть вместе. Андрей отпускал дочку с батраком только на мельницу, для того чтобы тот, не дай бог, не отсыпал себе пшенички или муки. И не хотелось старому Ермолицкому, чтобы они оставались одни, да за добро трясся.
Иван погонял коней, а разрумянившаяся на ветру Гэля, в ладном полушубке, отороченном белой овчиной, в высоких ботинках и в сером платке-коноплянке, поглядывала на чернявого, дюжего Ивана. Он молча курил и думал свою невеселую думу. Не раз уже собирался податься с этого глухого хутора, наняться хоть к самому черту, да держала она, стройная как камышинка, синеокая, ловкая и такая ласковая Гэлька. Видано ли, чтобы шляхтянка полюбила отцовского батрака и чтобы он так присох к ней? Знает, что ничего из этого не выйдет. Может, и прав хозяин: сапог лаптю не пара, а Гэльке нужен жених не лишь бы какого рода, чтобы у него и земля была, и хорошие выездные кони, и дом как дом, и одежда — одним словом, ровня. А что у него? Ни кола ни двора. У отца — хата на два окошка, с глиняным полом, клочок никудышной земли и полная хата детей. Правда, время теперь такое, что не разберешь кто чего стоит. На мельнице вот говорили помольщики, что будто в Петрограде переворот учинили и теперь панскую землю бедноте раздадут. Если бы так!
Иван, обжигая пальцы, смоктал окурок и то и дело понукал лошадей.
— Чего снова молчишь? Дома от батьки прячешься и тут как воды в рот набрал, — прильнула к нему Гэлька. — Про что думаешь?