— А жеребчик у вас важнецкий, — похвалил он коня, — молодой, видать, баловник.
Николай Николаевич ничего не ответил. Он сел в легкий возок, хлестнул лошадь и выскользнул со двора. Андрей закрыл ворота, постоял, пока силуэты лошади и седока не скрылись в серой темени зимнего вечера.
Завернул в хлев, подбросил коровам сена, закрыл ворота на запор и замкнул круглым кузнечной работы замком. Потянул, хорошо ли заперто, спустил с цепи волкодава и потопал в хату.
Старая шмыгала носом и причитала:
— Ой, боюсь я, Казичек, что не сносить тебе головоньки. Не связывайся ты, сыночек, с этим карпиловским и рудобельским гадовьем. Где это видано, средь бела дня у солдат оружию отобрали? А ты с кем на них пойдешь? Пускай бы сам этот подпанок голову свою подставлял, так нет, тебя подбивает. Ой, не слушай, сыночек. Лучше пересиди, схоронись, пока это лихо не минет.
— Что ты плетешь, старая? — не сдержался Андрей. — Досидишься, пока с тебя последнюю тряпку не сдерут. Уже гарцуют на футорах, по закромам шастают — бедноте семена собирают, сено им подавай, телушка твоя кому приглянулась — отдай. А скулу в бок не хотите?! — разъярился старый. Весною землю обрезать надумали. А она — «сиди тихо». Да я лучше околею на меже, а своего и вершка не отдам. Хоть и старый, а и сам обрез в руки возьму. Вот так!
Ночью Казик слыхал, как ворочалась и причитала мать. Не спалось и ему. Слышно было, как шашель точит балку, как шебуршит по стеклу снежная крупа и скрипит над колодцем журавль. Он перевернул горячую подушку, переложил наган ближе к краю постели, закрыл глаза, а в голове завивалась метелица мыслей. Ему не терпелось скорее облачиться в свой офицерский мундир, вскочить на коня и повести с хуторов сотни хлопцев и мужчин на эти большевистские банды, а там подоспеет армия, верная трону, сотрет в порошок красную погань, вручат прапорщику Ермолицкому погоны с двумя просветами, тогда можно будет начинать достойную жизнь. Он перебирал в памяти всех хуторян и застенковцев, на которых можно было положиться, подумал, что без пулемета им не обойтись, только где его взять? Пускай Николай Николаевич расстарается у Довбор-Мусницкого для «охраны имения барона Врангеля». В разобранном виде можно будет провезти на санях под сеном. Казик пожалел, что сразу не додумался и не сказал об этом.
Вьюга зарядила на трое суток. Гнала в поле длинные вихрящиеся космы снега, намела сугробы возле хат и заборов, гудела, скулила, выла. Перемела все дороги — ни пройти ни проехать.
— Не иначе, черти разгулялись, — стряхивая на пороге снег, сказал Роман. — Как ты, сынок, доберешься до той волости? Пока ведро воды вытащил, до колен замело. А это ж пять верст пешком, и ветер как раз в лицо.