Соловей отдал дочери ключ и помог забросить поклажу на плечо. Марыля вышла из кузницы и подалась в соседнюю деревню.
Роман подождал маленько, подкачал еще мехи, выглянул из дверей и подошел к кузнецу:
— Спасибо тебе, Янис.
— А ты не благодарствуй. Не тебе ж одолжение делаю. Да какое там одолжение? Давай иди. — И старый Гайлис не то обнял, не то подтолкнул в плечо Романа. — Если остановят, скажи, что был у женкиного свояка.
Роман, понурив голову, потопал к зимнику.
От заката до рассвета рыли партизаны окопы и ямы в ельнике у моста. Вдоль реки, за ольховыми и ракитовыми кустами, менялись караулы. На свежем бруствере установили пулемет, отбитый у легионеров березовскими хлопцами.
Все отряды собрались в Карпиловке и ждали приказа Соловья.
— Чего нам сидеть? Налетим на Холопеничи ночью, и все эти «канарейки» только зубами залязгают, — требовали самые нетерпеливые.
Соловей удерживал их, говорил, что нечего без надобности подставлять головы под пули, убеждал, что надо зверюгу заманить в капкан и врезать так, чтоб и дорогу сюда забыла.
Когда из-за реки вернулась Марылька и рассказала, что в Хоромцы, Катку и Косаричи подходят новые отряды легионеров, председатель ревкома собрал всех партизан возле волостной управы, вскочил на почерневшие бревна, что лежали у соседней хаты, поднял руку, спокойно и твердо заговорил:
— Товарищи, не сегодня-завтра наемники капитала, белопольские легионеры, пойдут на нашу волость. У них конница, английские карабины, немецкие пулеметы и пушки, патронов как песку. У нас оружия такого нет. Но мы верим, что победим, потому что каждый сражается за свою землю, за свободу, за советскую власть. Кто стал в наши ряды, должен знать, на что он идет. Может, и не все вернутся из этого боя, может, мы потеряем наших товарищей, но нам не страшно погибнуть за лучшую долю.
В толпе начали всхлипывать женщины. Партизаны молчали, сжимая винтовки. Колыхались овечьи шапки и солдатские папахи, вился синий дымок от самокруток и таял в измороси сырого весеннего дня.
— Товарищи, — снова заговорил звонким и чистым голосом Соловей, — тот, кто готов драться за нашу власть, пусть послушает и подпишет партизанскую клятву. А кто не хочет или боится, пусть идет к бабе на теплую печь. — Он окинул взглядом толпу. Зашевелились партизаны, начали оглядываться, но не увидели, чтобы кто-то покинул строй.
Соловей достал из карманчика потертого зеленого френча бумажку, аккуратно развернул ее. Снял шапку. Сняли шапки Левков, Драпеза, Молокович. Всколыхнулась толпа: один за другим начали партизаны стаскивать старые солдатские папахи, овечьи шапки, военные фуражки. Ветер развевал густые черные и светлые чубы, трепал реденькие пряди на облыселых головах и седые гривы дедов. Соловей услышал, как какая-то женщина шепотом спросила: «Бабоньки, может, и платки надо снять?» Было так тихо, что слышался даже шелест бумажки в руках.