— Милорад, поди сюда!
Мальчик вошел.
— Ну-ка, дай я посмотрю на тебя.
И Милош с невольной улыбкой глядел то на фотографию отца, то на свою, то на племянника.
— Знаешь, у тебя наши, окинские глаза. Как у дедушки и у меня.
— Мама говорит, что я вылитый папа.
— Да, да, настоящий Ока. Ну ступай!
— Боже праведный, так ведь это и есть преемственность поколений. Ewigkeitszug[21].
Милош зажмурился, и внутреннему взору его явилось то, чего не могла ему дать ни математика, ни история: перед ним во всей своей осязаемости предстало бессмертие, вечность, воплощением которой, похоже, является семья.
Милош гулял по двору и саду. Сноха показывала ему розы, которые прививал Милан. На них уже появились бутоны. Милан не увидит плодов своего труда, зато Милица будет вдыхать их аромат и украсит ими свой столик. А виноград, посаженный отцом, уже цветет. Отец только начал его обрезать, а теперь Милош продолжит его дело — срежет лишние побеги и листья. Голуби Милана воркуют и возятся на крыше. Вон те светлые, сегединскне, произошли от тех самых, которые жили у них под крышей еще пятнадцать лет тому назад, когда он залезал на чердак и засыпал под их охорашивание.
— А Милорад любит голубей?
— Еще бы. От вас унаследовал. Хочу отучить его от этой пустой забавы.
— Оставь, пусть себе.
Каждый день он ходил со снохой на кладбище. Соседи почтительно здоровались, с ними и долго, смотрели им вслед. Он шел мимо могил, с грустью глядя на тот большой участок, который заполнился, пока он жил за границей.
— Все это наши хорошие люди!
И он упрекал себя в том, что совсем не думал о них, когда они боролись с жизнью и смертью.
Потом он выходил в город. Школьный товарищ, сопровождавший его в этих прогулках, с гордостью объяснял, сколько новых домов построено здесь за последнее время.
— Чей вон тот красивый дом?
— Симендича. Помнишь его? Учился с нами до четвертого. А потом выдержал экзамен на десятника. Толковый человек, что твой инженер..
— Он серб?
— Да.
— Слава богу! А как сербы вообще?
— Да как сказать, многие разоряются. Старые семьи. Зато молодые встают на ноги.
— Ну что ж, в добрый час!
В читальне его встретили особенно тепло. Старый отец Авраам горько сожалел, что вот-де и он, Милош, едет на чужбину.
— Трудно нам, здешним сербам, жить при теперешней конкуренции, когда все мало-мальски способные люди бегут или в Сербию, или за границу. Я, конечно, понимаю, что нет у нас здесь пока деятельности для сильных людей, но все же наш народ заслужил, чтоб его лучшие сыновья пожертвовали своим благоденствием во имя общего блага. Наконец, и у нас можно, работать, была бы только охота и желание помочь своему народу. И у нас можно сколотить состояние. Сейчас мы, например, как раз в отчаянном положении. Городу нужен хороший инженер, но только серб — об иностранце ни жупан, ни наша иноверческая община и слышать не хотят, — его сразу же поставят главным инженером. Место почетное, жалованье восемь тысяч крон в год, а человек с головой частной практикой заработает столько же. О пользе же для нашего народа в городе и его окрестностях и говорить нечего. Почему бы вам, молодой человек, не согласиться? Мы бы вас на руках носили!