По дрожанию тени он узнавал силу ветра, а по ее положению — время. У него так обострилось чувство обоняния, что в свежевыстиранных платках он улавливал старые запахи, когда в его комнату входила сноха — он знал, что готовится на кухне, а если в доме бывали посторонние, он безошибочно угадывал, кто это — мужчина или женщина и откуда. Он полюбил тишину, научился понимать ее язык, ее тревоги и волнения. И шум доставлял ему истинное наслаждение. Зашуршит ли перина, когда он повернется, хрустнут ли доски, пробежит ли мышь, начнет расхаживать по столу муха — все эти звуки ласкали его слух и душу. Каждое утро превращалось в праздник! Открывали окно, и в комнату врывался воздух, солнце и душистая пыльца с виноградных гроздьев. А когда однажды в комнату залетела заблудившаяся пчела, у него от счастья выступили слезы. Ее жужжанье он слушал как оркестр; ее освобождение из невольного плена стало важнейшей проблемой дня. Он с ней разговаривал ласково и уважительно — она была вся желтая от цветочной пыльцы, а на ее лапах налип желтый воск.
Теперь уже и друзья приходили проведать его. Слушая их, он постепенно проникался их заботами, радостями и печалями. Все они хорошие люди, и их благополучие действительно превыше всего. Ему льстило, что весь город интересовался его здоровьем, что, когда ему было особенно плохо, сам градоначальник приказал набросать на мостовую побольше соломы, чтоб больного не беспокоило громыхание телег. И когда ему сказали, что выборы инженера отложены до его выздоровления, он был так тронут вниманием сограждан, что тут же обещал принять это место и при этом вовсе не чувствовал, что приносит какую-то жертву. Его даже не задевало, что все вокруг радовались, совершенно искренне полагая, что и для него это большое счастье. Сноха и дети со слезами благодарили его за то, что он жертвует собой ради них, он же, нисколько не кривя душой, уверял их, что это не жертва, а его святой долг и счастье.
Однако сейчас гораздо важнее всех этих решений, давших новое направление его жизни, были этапы его выздоровления: молоко, манная каша, рисовая каша, суп, а первое рагу из цыпленка он вместе со всеми домашними ожидал так, как ждут возвращение победившей армии. В тот день, когда он встал с постели, в доме был такой праздник, какой бывает по случаю первых самостоятельных шагов ребенка. Ему присылали цветы, сласти, а дети получили шоколад. Поддерживаемый под руки, он шатаясь доковылял до дивана. Потом его вывели во двор и усадили на солнышке в плетеное кресло, закутав ноги пледом. Он подставлял лучам ладони и смеялся над их прозрачной кожей, сквозь которую ему виделась алая кровь, бегущая по сосудам. Через несколько дней он уже гулял перед домом, греясь на полуденном солнце.