В положенный срок пастухи женятся, и приведут ли парню ни разу им не виденную девушку или он сам найдет себе суженую, повенчаются ли они или недосуг им будет и вспомнить об этом, но так до самой смерти они и проживут друг с другом — муж и жена, отец и мать, дед и бабка.
Так вот я туда частенько наезжал; когда стал старте, подолгу жил в отцовском доме, поднимался на несколько дней и наверх, в горы. В девятьсот восьмом году меня выслали, и я не был там до четырнадцатого года. А когда снова приехал, отец сказал мне, что меня с утра дожидается Матия Бранкович, мол, хочет поговорить со мной. Матия — мой друг детства. Мальчишками мы с ним срезали прутья и выискивали в скалах орлят. Когда он вошел в комнату, огромный, волосатый, рыжий, с громадной бородавкой на скуластой щеке, длинным отвислым носом, красной, изрезанной складками шеей в грубом задубевшем вороте распахнутой рубахи, вместе с ним ворвался запах овец и можжевелового дыма. Сдержанно улыбаясь, он протянул мне руку, осведомился о здоровье и с напряженным видом сел, уставившись взглядом в красный кушак, который теребил на коленях. Я знал по опыту, что мы бы еще так долго молчали, и, не спроси я его, зачем он пожаловал, он бы, все так же безмолвно, поднялся и ушел, не выполнив своего намерения, поэтому я начал первым:
— Каким счастливым ветром занесло тебя, Матия, ко мне, могу ли я тебе чем-нибудь помочь, скажи мне, не таись, ведь мы с тобой старые знакомые.
— Право слово, что и сказать тебе, не знаю, не такой уж счастливый, чтобы кому-нибудь из православных пожелать, а все одно, все в руках божиих… Вот я и подумал, как ты меня и раньше выручал, когда нужда подопрет, схожу, думаю, я снова к нему, намедни как раз слыхал, что ты к нам сегодня будешь, приедешь свою вотчину проведать. Давненько тебя здесь не было, а мы старого Данило все про тебя спрашивали, велели поклон от нас передать. Так вот, это, как бы сказать тебе, нет у меня дома ломаного гроша, а жаль мне двухлеток не ко времени продавать, так ты бы мне, это, не ссудил пять флоринов до осени… — Он поднял глаза и вперил в меня свой взгляд из-под густых, словно припорошенных белой пылью, бровей.
— Конечно, Матия, конечно, только зачем тебе деньги понадобились? Как я понимаю, ни поминовения усопших, ни именин у тебя не предвидится.
Матия сразу поник, страдальчески сморщился и, дернувшись как-то всем телом в сторону, вздохнул неслышно и завертел в пальцах кушак.
— Она завтра возвращается, известие пришло.
— Кто это?
— Да она, горемыка моя. Ты разве не знаешь?
— Не знаю, ей-богу, не знаю.