Но вот уже четыре часа, а лес все не кончается. Неужели я незаметно сбился с пути? Уж не хожу ли я по кругу? А вдруг я ушел в сторону, за линию фронта? Неизвестность камнем ложилась на сердце и все больше угнетала меня, усиливая жажду, голод и усталость. Солнца не было, но все пространство между оголившимися ветками заливал молочный свет, проникавший сквозь ровный слой облаков. Что будет, если вдруг упадет туман или меня, усталого, сбившегося с пути, застанет здесь холодная осенняя ночь?
За эти десять часов никто мне не встретился. Утром неподалеку прошли несколько солдат, хрустя ветками и весело перекликаясь, как всегда, когда войска продвигаются вперед, а неприятель поспешно отступает. Тогда я еще притаился, присел на поваленное дерево, пока они не прошли. Какое наслаждение идти в одиночестве по осеннему лесу, по чудесной дубраве вдоль Дрины, о которой и не скажешь, молодая она или старая. Стройные дубки перемешались с древними дубами и буками, здесь и там беспорядочно чернели высокие пни, из которых выбивались молодые побеги. Множество срубленных деревьев остались неубранными и покрылись влажным заплесневелым лишайником. Пахло осенней лесной сыростью, так отличающейся от летней или весенней, когда толстый слой гниющей палой листвы оживляют мох, грибы и свежая трава. Что-то пресное, усыпляющее, мертвое было в этом запахе.
Страх, тоска и угрызения совести, что я бросил товарищей, увеличивали физические страдания. Внимательно наблюдая за собой, оценивая свои силы, я вдруг заметил, что учащенно дышу, — пока это был предвестник душевной слабости, а она, конечно, обессилит меня физически еще больше. Несколько раз я останавливался и слушал. Ни звука, ни голоса. Птицы улетели, ласки спрятались в дупла, а змеи спали где-то под листьями. Даже вой волка, наверное, так не пугал бы меня, как эта могильная тишина. Может быть, было бы легче, если б деревья шелестели зеленой листвой, если б они были усеяны гнездами, а по коре ползали злые муравьи, если бы не было так просторно между стволами, и я бы не отшатывался от каждого куста? Неужели просторная темница страшнее тесной, а лабиринт в огромном мифическом дворце страшнее узкой мрачной пещеры? Под конец я уже потерял всякий стыд; еще немного, и я начну кричать и звать на помощь.
Но тут, слава богу, послышались глухие шаги: кто-то ступал по сырым листьям, как по намокшей губке. Не заблудившийся ли вражеский солдат? Вряд ли, тот шел бы крадучись, останавливаясь. Вероятно, крестьянин-дровосек или женщина, собирающая хворост. Только бы не свернули вправо!