— Половина первого. Началось ровно в двенадцать.
Молодая снова закинула голову и закрыла глаза.
— До каких же пор… — На ее горячей руке учащенно бился пульс.
— Успокойся. Ты же знаешь, сосед говорил, у них нет ни одной большой пушки… Мы в безопасности, и партизаны не хотят разрушать город.
— Я боюсь не за себя… но страшно за всех… Страшно, что он совершенно не знает, что со мной… как и я не знаю, что он переживает сейчас, что пережил… Недавно Николичи говорили, что снова бомбили лагеря в Германии…
— Нельзя так убиваться… Посмотри на меня. И у меня никого нет, кроме него, он мой единственный брат, единственный во всем мире… Нужно держать себя в руках, он так и писал в последнем письме… Надо ждать… Этому ужасу придет конец…
— Это, наверное, и есть конец!.. — тихо и убежденно, словно про себя, произнесла молодая, но каждая жилка у нее продолжала дрожать.
Золовка лежала, не отрывая глаз от пустого потолка, где не было ни мухи, ни паутины, ни трещинки. Она почувствовала, как ее, всю превратившуюся в слух, охватил страх. Что, если у бедной женщины откажет сердце? И она стала быстро говорить, словно пытаясь заглушить еще более громкую, заметно усилившуюся стрельбу вокруг и дробный стук по стенам и черепице, похожий на треск кукурузных зерен в решете над огнем.
— Какой сегодня день? Ровно неделю назад около полуночи они напали на город. Если б ты знала, как мы все перепугались, попрятались, казалось, стрельбе не будет конца. А перед рассветом ушли. Тогда еще сосед сказал — ведь ему все известно про партизан: «Это только репетиция, скоро они снова придут, но уже по-настоящему». Вот и пришли. Но и теперь ненадолго. Им с ними не сладить… Месяц назад подожгли станцию в Банье, три недели назад сняли рельсы, а у этих, когда они прогнали немцев, у каждого было больше денег, чем патронов. Никогда не забуду, как тот, под окнами, кричал, что может воевать и с тридцатью патронами… Слышишь?.. Меняют позицию… А что это гремит, словно по разбитым горшкам… А тот, что часто, мерно отсчитывает: та-та-та, кажется, недавно прошел через наш сад и теперь бьет от соседей… Бедные наши яблони, под ними расположились шестеро, но теперь и они как будто отступили за насыпь, только один еще стреляет из канавы перед воротами. Сейчас никто не поет, а в ту ночь пели и одни и другие. А утром шли на позиции бледные, молчаливые, впрочем, сохрани бог от дурных слов. Как есть, так есть… Все пройдет. Хочешь воды с сахаром? Это полезно.
Наступила ночь. Старая женщина то и дело вставала и сообщала из прихожей, что пули летят, словно падучие звезды, что стрельба обошла их дом и теперь перекинулась на отель «Шумадия», что вдалеке выкрикивают женские имена, видно, партизанские пароли, но отвечают им редко, тоже издалека. Бой длился уже больше тридцати часов. Не нагрянут ли откуда-нибудь немецкие танки?