Ты на нее не обижайся. Бабские нервы что гнилая веревка. Так вот, еще раз обращаюсь к тебе, Митрофан Моисеич, жалеючи твое безобразное состояние. Так долго не протянешь. Подтяни повод, не вылезай из строя. Хочешь, сторожем назначим при правлении. Работа тихая. Человек ты одинокий, получишь пятьдесят сотых в день. Поработай хоть две недельки спокойно, пока Петра не оженим. Упрекают нас из-за тебя. Председатель ермаковский, Илья Кошель, все глаза выел.
Б е з у г л ы й. Кошель? (Кричит музыканту.) Нажимай на басы, музыкант, громче! (Наливает в стаканчик.) Выпьем, Семен Иванович, за расставанье. Спасибо, пожалел ты меня. Но мне жалость ваша и гордость в равной мере надоели. Ухожу от вас.
Н е р о в н я (поражен, радостно). Уходишь?
Б е з у г л ы й. Созрел я для женитьбы, Семен Иваныч. (Опрокидывая стакан.) К Ермаковой Пелагее Герасимовне припадаю, как путник усталый к целебному источнику. Будем живы! (Уходит под звуки баяна.)
Н е р о в н я (обалдело подымает стакан). Твое здоровьечко, Митрофан Моисеевич! Скатертью дорожка! (Вдруг начинает хохотать.) Ах, вошь тебя за ногу! Вот так номер!
Из-за занавески слышен неистовый храп. Неровня бросается к ней, отдергивает. В мирной позе спит дед Пантелей; медали на его груди сияют.
З а н а в е с
Хата Ермаковых. П а л а г а, К а т я, Б е з у г л ы й. Безуглый пристраивает к стене какую-то икону.
К а т я. Не дам хату поганить! (Бросается, срывает икону со стены, швыряет к порогу.) Вот ей место.
Б е з у г л ы й (обтирает с иконы пыль). Мешает?
К а т я. Мешает! Мало того, что опозорились мы перед всеми, так еще богов не хватало, на наше горе!
Б е з у г л ы й (Палаге). Паша, скажи, кто я у вас? Старший помощник младшего подметалы? Прав я лишенный в вашей семье?
Палага молчит.
(Кате.) Боги здесь ни при чем. Это самая для меня дорогая вещь, Катенька…
К а т я. Я вам не Катенька! Меня Катя зовут!
Б е з у г л ы й. Катя для вас будет слишком грубо. А иконку эту писал я на заказ первеющему богатею, коммерции советнику Парамонову, — может, слышали? Хозяин наш день и ночь надо мной ходил: сделай, Митрофан Моисеич, озолочу. И вот представьте такую картину: работаю я с усердием и совсем забыл, что работаю, кому потрафляю. Играют передо мною ясные краски, рука будто бы на крылышках над доской летает, и в каждой жилочке трепет. Кончил, посмотрел на свое художество — и все озарилось. Господи, думаю, неужели это я? И представилось мне тогда, будто богатырь я, великан и нет для меня никакого предела. И ушел я тогда от хозяина, и иконку с собой унес. Гляньте, неужели сердце у вас не радуется, Катенька?