Сколько так простоял, в обнимку с селёдкой и хлебом, на краю чужого, шумного рынка, не знаю, время будто бы остановилось, а всё происходящее вокруг замерло и замолкло. Из оцепенения меня вывел вопрос проходящего мимо человека, с испуганным лицом и бегающими глазами.
— Слышь, друг — спросил он, почему то приплясывая на месте, — где тут у них уборная? Сказали, что где то в этой стороне, а тут нет ничего.
— Не знаю — тихо ответил я ему, не совсем понимая о чём он спрашивает. А потом развернулся и пошёл в ту сторону, где на высоких воротах виднелась надпись, «Рынок Южный».
Такого чувства одиночества испытывать мне ещё не доводилось, во всяком случае после того, как меня нашли, я в себе его, так остро, не ощущал. Но даже ни это на меня сейчас давило больше всего, обида, вот что заполняло мои мысли и сердце. Я никак не мог понять, почему они меня прогнали, я же ничего плохого им не сделал? Наоборот, старался быть нужным и работящим, со всеми добрым, и приветливым. Нет, ем я конечно много и поделать с этим ничего не могу, но разве за это выгоняют человека из дома?
Пройдя под воротами повернул в ту сторону, откуда мы приехали, идти в другом направлении мне было просто напросто страшно. Доковыляв до угла забора, за которым бойко кричали продавцы и не менее шумно торговались покупатели, повернул направо, в узкий проулок и пошёл вдоль глухой ограды, ещё крепче прижав к груди содержимое старой тряпки. Топал так до тех пор, пока не упёрся в огромные, деревянные и очень вонючие бочки, стоявшие возле небольшой калитки. Рядом с ними копошились люди, в грязной и местами порванной одежде, они о чём то спорили и громко ругались между собой. Наверное, кто то из них мусор выкинул не туда, куда надо было, вот и кричат друг на друга, подумал я, стараясь держаться от них, как можно дальше. А чего ругаться, взялись бы все вместе, да и убрали, как это делают у нас, на хуторе.
Обойдя эту странную компанию, прошёл ещё не много и наткнулся на стену высокого сарая, оказавшуюся тупиком. Возвращаться обратно не хотелось, сел, прямо тут же, на землю, облокотившись спиной о шершавые доски, развернул тряпку, где так и продолжали лежать хлеб и рыба, посмотрел на них и стал медленно, что мне совсем не свойственно, есть.
Не думал ни о чём, когда ко мне подошёл маленький, худенький, одетый в какие то лохмотья, очень похожий на ребёнка, если бы не его жиденькая бородка, человек и спросил:
— Дашь кусочек?
Я сначала даже и не понял, что он обращается ко мне, а когда до меня это дошло, то просивший уже развернулся и ушёл обратно, в сторону бочек, подставив мне на обозрение свою костлявую спину. Не знаю почему, но я встал, догнал его, легонько стукнул по узкому плечу, а когда он, вздрогнув, обернулся, отдал ему одну рыбину и половину оставшегося хлеба. Старик-ребёнок взял их, посмотрел на меня глазами, полными слёз, потом прижал всё к себе и семеня худыми, босыми ножками, по пыльной тропинке, побежал от меня так быстро, как только мог.