— Что? — Берен уставился на него. — Ба! Это смешно!
— Почему? Вы спросили, что вы должны. Я сказал.
— Черт знает что! — прошипел Берен. Он так размахивал своей трубкой, что во все стороны полетели искры. — Рецепт бесценен. А вы просите… Великий Боже, я отказался от полумиллиона франков! А вы имеете бесстыдство, имеете наглость…
— Я бы попросил вас! — оборвал его Вулф. — Не стоит поднимать шум. Вы назначаете цену на свой рецепт. Это ваше право. Я назначаю цену на свои услуги. Это мое право. Вы отказались от полумиллиона франков. Если бы вы прислали мне чек на полмиллиона долларов, я бы порвал его — и вообще на любую сумму. Я спас вам жизнь или избавил от неприятных переживаний — называйте как хотите. Вы спросили, что вы должны мне, и я сказал, что вы должны мне этот рецепт, и я не приму ничего другого. Платить или нет, решайте сами. Мне доставит невероятное удовольствие, если я смогу у себя дома — не реже двух раз в месяц, я думаю, — есть колбаски минюи. Но известное удовлетворение мне доставит и вспоминать, гораздо чаще, чем дважды в месяц, что Жером Берен мне должен и отказывается платить.
— Ба! — фыркнул Берен. — Это надувательство!
— Нисколько. Я не прибегаю к принуждению и не собираюсь преследовать вас по суду. Я только сожалею, что потратил свои способности, провел бессонную ночь, подставил себя под пули и не приобрел ни дружбы, ни доверия, не получил причитающуюся мне плату. Я считаю своим долгом предупредить вас, что я гарантирую нераспространение рецепта кому бы то ни было. Колбаски будут готовить только в моем доме и подавать только на мой стол. Я хотел бы лишь сохранить право подавать их гостям и, конечно, мистеру Гудвину, который живет со мной и ест то же, что и я.
— Ваш повар, — пробормотал Берен, не сводя с него глаз.
— Он не будет знать его. Я сам провожу в кухне немало времени.
Берен молча глядел на него.
— Его нельзя записывать! — наконец прорычал он. — Его никогда не записывали.
— Я не собираюсь ничего записывать. Я легко запоминаю.
Берен, не глядя, сунул трубку в рот и выпустил клуб дыма. Затем он еще немного побуравил Вулфа глазами. После долгого молчания он испустил душераздирающий вздох и посмотрел на меня и Констанцу.
— Я не могу назвать рецепт при этих людях, — грубо сказал он.
— Одна из них ваша дочь.
— К черту! Они должны выйти.
Я встал и вопросительно посмотрел на Констанцу: «Пойдем?» Поезд дернуло, и Вулф вцепился в подлокотник второй рукой. Теперь уже совсем глупо было бы попасть в аварию.
Констанца поднялась, погладила отца по голове и прошла в дверь, которую я придержал для нее.